Знакомый полковник, узнав о моих планах, нахмурился:
– Остров Тюремный? Не надо тебе туда. Откажись.
– Уже не могу. Согласился.
– Место такое, знаешь… – он покрутил рукой, и лицо его скисло, как от неприятного запаха. – Одни психи.
Слова полковника лишь воспалили во мне азарт. Я был в прозекторских, крематориях и полевых госпиталях. Я был в местах, где дефицит времени и обезболивающих оправдывал всё что угодно. Подземелья «Солнцепёка» если и пугали меня, то с этим страхом интересно иметь дело.
– Не в страхе дело, – отмахивался с досадой полковник. – Не в страхе! С дисциплиной там строго. Просто оттуда нормальными-то не возвращаются. Тебя там наизнанку вывернет.
– От чего вывернет?
– От того. Знаешь, сколько внутри нас… Лучше не трогать.
– Мне ненадолго надо, – возразил я. – На сутки-двое.
– А тебе хватит.
Меня это тогда задело. Полковник сменил тему.
* * *
В безветренную погоду гладь озера Черёмушки казалась гигантской чашей смородинового желе. Мы медленно скользили от пристани. Судно на воздушной подушке двигалось полубоком, расстёгивая на поверхности воды белую молнию. Остров Тюремный не приближался, а проплывал перед нами, как затяжная панорама в кино.
Треск судна оглушал, оставляя лишь монотонные вибрации внутри черепа. Водитель пригибался к рулю. Его длинные войлочные усы скользили по баранке. Беспокойный взгляд следил за температурой масла.
Внезапно он заглушил мотор.
– Греется, зараза! – проворчал он, выбираясь на боковой понтон.
Тишина навалилась с неожиданной силой. Звуки проявились не сразу. Под днищем захлюпала вода.
Я выбрался на понтон. Белый шрам позади нас быстро зарастал, склеенный у горизонта лейкопластырем неба. Издали неслись металлические звуки, словно кто-то бесцельно лупил железкой по наковальне. Остров Тюремный с этой точки казался плоским блином, приплюснутые строения которого накрывали свинцовые облака, словно закатывали его в землю. Главные помещения действительно располагались внизу, в бетонном каркасе тюрьмы «Солнцепёк», уходящей под землю на десятки метров. Отсюда, с воды, постройки напоминали лагерь вахтовиков.
Когда-то на месте тюрьмы был холм. Его частично срезали при строительстве, а окрестные низины затопили, превратив небольшое озеро Черёмушки в гигантское тёмное кольцо, хорошо заметное на спутниковых картах. Центр кольца назвали остров Тюремный.
Метрах в тридцати из воды выступала фигура, похожая на садовое чучело или сутулого узника. Я различил в толще воды купола церкви. Выступающий над водой крест был замотан мусорным пакетом.
Название «Солнцепёк» удивительно не подходило учреждению, расположенному в широтах, где осень наступает в начале августа. «Солнцепёк» был тюрьмой строгого режима, государством в государстве, территорией со своими правилами или вообще без них. Даже в нашем ведомстве о «Солнцепёке» знали не все, гражданские же о нём почти не слышали. Через бетонные стены не просачивались ни сведения, ни слухи, что давало почву для самых рискованных предположений.
Зачем я стремлюсь в такие места? Я и не стремлюсь. Есть работа и я готов её выполнить. Но можно было отказаться, разве нет? Можно было. И всё же меня тянет сюда неодолимо. Я не могу устоять перед искушением испытать ужас, который рождается в этих влажных подвалах, испытать и преодолеть. Мой психотерапевт называет это посттравматическим синдромом, эхом войны.
Но может быть, я стремлюсь сюда, потому что не верю в благополучие. Не верю в возможность спокойной жизни. Благополучие всегда идёт за чей-то счёт. Я просто пытаюсь понять, за чей.
Водитель сплюнул, влез в кабину, и мотор снова загрохотал. Они используют эти оглушительные машины, чтобы ни одна переправа не осталась незамеченной.
Мы поплыли к острову, приближаясь к нему по плавной спирали, словно прямые здесь не были коротким путём. Около берега озеро стало удивительно прозрачным. На дне мелькали артефакты прошлой жизни: чудом устоявшие заборы, остовы хат и усатый от водорослей скошенный знак «Уступите дорогу». На мелководье стоял полузатопленный гусеничный трактор. Его нижняя часть обросла мохнатым илом, словно он натянул до живота рейтузы.
У самой пристани огромное металлическое сооружение напоминало козловой кран. Цепи на поперечной балке дрогнули, когда судно, поднимая фейерверки брызг, прошло под ней, выскользнуло на заиленную площадку и плюхнулось на бетон. Водитель заглушил мотор.
В наступившей тишине прорезался странный звук, протяжный и слабый. Так ноют умирающие деревья, хотя деревьев вокруг не было – берег острова Тюремный покрывал крупный неряшливый песок.
* * *
Начальник караула долго изучал мои документы, смотрел их на просвет и сверял с ведомостями. Потом снял трубку старого телефона, повернул диск и принялся слушать. На том конце словно работал эмоциональный автоответчик, и голова начальника постепенно наливалась свинцом. Решение казалось ему невыносимым. Рука стискивала печать, будто он готовился утвердить смертный приговор.
– Какие-то проблемы? – спросил я.
Начальник промолчал, глянув мне в область живота. Скоро он положил трубку, сбил документы стопкой и передал сопровождающему, так и не взглянув мне в лицо.
Во внутреннем дворе караульные вышки имели разную высоту и форму, словно их возвели ради архитектурного конкурса. В остальном территория напоминала военный гарнизон с низкими казарменными постройками и аккуратным зданием в центре, бордюры и рамы которого были старательно подведены белой краской. Ровность и белизна линий были демонстративны, как парадный мундир полковника, чьи войны давно в прошлом.
Меня сопровождал лысый сотрудник. Его затылок выступал так сильно, что в профиль напоминал знак вопроса. Вопросительным было и его лицо. Он поминутно вглядывался в меня с дурной весёлостью, словно ждал анекдота, и сыпал вопросами, не дожидаясь ответов:
– Оттуда, да? – хитро кивал он в сторону воды. – Как там? Ну, как вообще?
Глаза его светились любопытством, словно бы ответы были заранее известны и он ловил меня на лжи.
– Нормально, – ответил я.
– Сам из местных? А наших видел?
Пока я думал над ответом, он вдруг понизил голос до шёпота и проговорил, почти не шевеля губами:
– Слышишь, какое эхо?
Мы проходили небольшой плац в клещах двухэтажного здания. Я не ответил. Он вдруг остановился на углу, вгляделся в меня, и улыбка расползалась по лицу, как порез:
– Холодно, холодно ёлочке зимой! – запел он, пританцовывая. – Мёрзнешь, да? Мёрзнешь. Одеваться надо!
Мысль приводила его в восторг. Я отвернулся, оглядывая низкие казармы в просвете между зданий. Вдруг он посерьёзнел и снова возник рядом:
