Дорога была ухабиста. Кучер начал верить в проклятия, когда проезжал по ней. Множество глубоких следов, болотистых, зарывающих по колено, ям, и чёрная смола вдоль всей тропы. Карета двигалась неспешно, но трясло её так, будто она неслась вниз по скалистому склону. Солнце уверенно спускалось за горизонт, но чарующий свет впереди и не думал угасать. Множество таинственных огоньков, словно пожарище, разрастались с каждым минувшим ухабом. Кучер остановился, дабы поближе разглядеть таинственное свечение. В глазах мелькали огоньки, пока он с любопытством шёл к чарующему свету. Всё ближе и ближе, тишина леса неумолимо угасала, а неразличимый гул заметно усиливался. Кучер сморщился, едва ему успела открыться продолжающаяся, истоптанная дорога. Фонари. Бессчётное число фонарей светились так сильно, что слепили непривыкшие глаза. Множество всадников громыхали доспехами и щитами, гоняя коней из стороны в сторону. Факелы, фитили, свечи, искрящиеся бомбы, и чёрт пойми что ещё, казалось, неизвестное, смешивались воедино. Кучер замер. Леденящий страх сковал его с ног до головы, и лишь бледные губы тряслись на застывшем лице.
– Заблудился? – послышался хриплый голос за его спиной.
Он резко обернулся. Испуганный взгляд мелькал на фоне тысяч огней. Перед ним предстал воин, с шеи до ног закованный в железо. С его поясов свисали толи пять, толи шесть мечей из самых разных металлов и аппликаций. Его голова была грязной и неопрятной, словно он не мылся уже несколько лет, и настолько мерзкий запах, что пробивал нос до тошноты. На лице солдата читался суровый оскал, и расплывалась пугающая ухмылка. За спиной кучера послышались тяжёлые шаги. Воины подходили со всех сторон, окружая, парализованного от страха, извозчика. Сердце ушло в пятки. К горлу подступил ком. Солдаты усмехались, тесня беднягу до тех самых пор, пока он не шлёпнулся на задницу, и не уткнулся в холодный доспех солдата позади себя. Послышался топот копыт. Тяжёлый, протяжный, неторопливый. Воины расступились, стерев надменные ухмылки. На коне, с морды до ягодиц окутанного в латы, сидел пожилой мужчина с неряшливой, короткой, седой бородкой. На его щеке светился розовый шрам: ровный, глубокий, казавшийся удивительно свежим, но затянутым вдоль продолговатого лица. Хотя он и выглядел куда опрятней своих товарищей и носил только один меч, всё равно был похож на бездомную псину, готовую наброситься на обглоданную кость. Его взгляд был серьёзен, но не вызывал никакого доверия, лишь всепоглощающий страх. Из-под длинного, рванного плаща он сверкал, прочным на вид, металлическим панцирем, который визуально делал его более толстым, но, видя огромное количество трещин и вмятин, явно не раз спасал ему жизнь.
– Что везёшь? – грубо, холодно спросил всадник.
– Т-товары в Тре́нну, – испуганно ответил кучер.
Всадник довольно ухмыльнулся. Его конь заржал, топнув, окрашенными золотом, копытами.
– Какое совпадение. Мы как раз направляемся туда. Но не волнуйся, мы позаботимся, чтобы твой товар попал в нужные руки.
Всадник кивнул своим бойцам, и они подтянули скрипучую карету ближе, небрежно вываливая из неё всё, до последнего куска хлеба. Одни, едва завидев еду, сразу бросались жадно набивать себе рты, другие же уверенно продолжали закапываться глубже в карету, вываливая всё содержимое на грязную землю. Кучер в ужасе наблюдал, как ловко грабят его повозку, но не мог вымолвить ни слова. В его глазах темнело, всё сливалось с чёрным лесом. Он не хотел смириться со своей смертью, которая дышала ему в спину, верхом на боевом коне.
– Готово, генерал, – выкрикнул один из солдат, опустошив телегу подчистую.
Генерал приблизился к испуганному кучеру, но даже не взглянул в его сторону:
– А теперь вали туда откуда пришёл, и чтобы я больше не видел тебя на этой части дороги.
Кучер, дрожа всеми частями тела, кивнул и со всех ног бросился в густой лес, лишь бы поскорее скрыться от устрашающих взглядов солдатни. Генерал потянул за ободранный плащ, стянув его с плеч. Блеклые оранжевые шевроны открылись на его латных наплечниках, а на груди выгравированный семиконечный цветок. Он глядел на густой дым, валивший из каминов сотен домов. Перед его уверенным взором открылось процветающее поселение, которое так и манило его взор.
Тренна находилась на границе между двумя королевствами – Гре́танью и Аллана́рией. Двумя недружественными нациями, вражда которых, порой, переходила рамки неприязни. Трудно представить более неудачное геополитическое место для жизни. Однако, жители Тренны преуспевали в быту, находясь на отшибе двух государств. Они поднимались ни свет ни заря, едва первые лучи солнца успевали показаться за горизонтом. Фермеры облагораживали обширные поля, кузнецы стучали молотками, а местные деятели искусства осушали чаши за столами таверны. Пекарша наблюдала, как колышутся пшеничные зёрна в мельничном жернове. За долгие годы труда она довела до совершенства своё ремесло, с которым росла бок о бок. Было жарко. Тепло валило из всех комнат небольшого деревянного дома. С её покрасневшей шеи стекали капельки пота, а глаза устремлялись вперёд, наблюдая за тем, как чарующе мельничное колесо промалывает остатки зерна.
– Кира! – послышался ласковый, но в тоже время громкий зов. – Я иду на ферму. Не забудь вытащить хлеб из печки.
– Хорошо, мама.
Мама поправила белый фартук, подняла корзинку с остатками вчерашнего хлеба, которые она относила животным практически каждое утро, и прогулочным шагом направилась в нижнюю часть поселения. Тренна представляла из себя типичное обиталище Гретани. Скучные, все как один, дома, вычурная церковь на отшибе и таверна – обитель всех местных пьяниц. Кира натянула смуглые, почти прогорелые, перчатки и открыла крышку печи. Густой тёплый пар повалил из печки, заставив её в очередной раз вытереть пот со своего лица. Чарующий аромат хлеба обострял все чувства, вызывая изрядный аппетит, но Кире хотелось лишь поскорее выбраться на улицу к освежающему утреннему воздуху.
Солнце поднималось всё выше. Утренний ветер продувал её разгорячённое лицо. Над головой шумела пушистая липа, напоминающая красочный душистый цветок. Кира стянула с головы белый платок, и наружу вывалились холодного оттенка светлые волосы, больше напоминающие прокисшее пожелтевшее молоко. Кривые локоны едва касались плеч, развиваясь на ветру и щекоча румяные щёки. Она подошла к краю холма, облокотившись о деревянный забор. С холма открывалась вся скромная Тренна, которую всякий художник мог бы изобразить на мелком клочке холста. Всё было, как на ладони. Таверна, где с самого утра уже слышался нахальный галдёж. Обширное поле, вдоль которого раскинулась солнечная пшеница. И необъятный горизонт, с которого открывались кроны густого зелёного леса.
