Осень в этом году выдалась ранняя, да теплая. Нет, конечно, накрапывали дожди (куда же без них?)… Северный ветер обрывал пожелтевшие листья, а маленькие ветерки без устали кружили их в медленно остывающем воздухе, среди запахов и признаков увядающего лета: радостно побуревших мхов, налившихся сладостью ярко-алых гроздьев рябин, россыпей грибов, облюбовавших полянки и пни Старой Пущи.
Осень не только вступила в свои права, но и одним махом, как будто задернув желтый занавес, мгновенно, двумя-тремя штрихами перекрасила все лесные краски в охру и багрянец.
В общем, до поворота оставалась ещё почти четверть седмицы, когда Свальдхи выгнала-таки нас за ограду “за злодеяниями”:
– Раздайте три проклятия по случаю или одно по необходимости, соблазните к краже, или к обиде, или к блуду, или к порче, и без трех греховных дел не возвращайтесь!
Вот дались ей эти греховные деяния! Всего ничего до осеннего солнцестоя, к тому же.
Год на грехи и так был урожайный. В Перемянь-городе по весне сменился князь: все как полагается – с подкупом, с заезжими варягами, с ночным штурмом при факелах, с предательскими ударами в спину. Вдоволь было и вдовьего плачу, и случайных да нелепых смертей, а уж проклятия победителям лились как помои с кухни в праздничный день… Потом сторонников старого князя ловили по всем трактам, шляхам и дорогам.
Даже до нашего болота докатилось эхо тех дел. Васятка-утопец по случаю заплел тропинку двум здоровенным гридням в железных рубахах, да так ловко, что те как по княжьему двору топали через всю болотину до самой глухой трясины, до Зеленой бездны. Ну, а там уж никак: в ту сторону одна дорога, и возврата оттуда не бывает. Мало ей, что ли, жестокосердной?
Думаю, мы ей просто осточертели, – до черты и после. Вот и разогнала она всю свою свиту по окрестностям. Ну, утопцы сразу на болото пошли, куда ж ещё? Мавки на озеро почапали, а я к яблоне пошел. Не большой я любитель сырости этой: болота-озера – это всё к водяной братии, – вот они пускай и плюхаются там или рыбачков да ягодников промышляют.
Шел я себе и шел: дорогу не спрямлял, по камням не прыгал, тварь лесную не задирал особо… Ну, так, может, пару сорок хвостами склеил, – да и то чисто из забавы. Уж больно они кричат задорно. Ни дать ни взять – две рассорившиеся товарки на уездной ярмарке, особенно если им монетку неполновесную в сдачу незаметно подкинуть…
Да вот, проходя мимо горюч-камня, что у векового дуба, увидал, как желуди вкруг ствола трясутся и подпрыгивают. Долго я на них удивлялся, пока не сообразил, что не просто это так, а шаги-то – богатырские. Кто-то по торной тропе до дуба идет, и шаги его силой наполнены. Оттого и содрогается все кругом, и желуди по листве скачут…
Хэ! Вот и дело подоспело! Схватил я три тропинки, да и крутанул вокруг кулака, да через кукиш протянул: враз на каждую полянку по три ложных развилки легло. Замедлились шаги, и желуди трепыхаться как будто перестали, – да ненадолго. Не успел я на камушек присесть да грибок сцапать, как вдруг так меня тряхануло, что я в куст повалился: одни лапоточки торчат. Глянул вокруг:
– Ой, что деется-то! – вся сетка моя хитросплетенная по швам разъехалась да с дороги сползла. Только клочки моей работы в разные стороны полетели. Хорошо, что я на горюч-камне сидел: оборонил он меня, а то бы и мне досталось! Не иначе, у путника оберег с собой был, да не из простых. Вон, дотлевает мое заплятье, мотается кусками, как паутина на ветру.
