Часть первая. Страшная Азия. Адреса, пароли, явки
Азиатский невольничий рынок… Многоцветье, многоголосье, палитра чувств – от глубокого человеческого горя до злой насмешки и откровенных издевательств. Бурлит рынок, клокочет, рыдает, зазывает, переливается разноязыкой речью. Продавцы, в общем-то, довольно однообразны: бритые головы защищены от солнца затейливыми тюрбанами, одежды очень светлые, в основном белые, и на этом фоне очень нарядно, даже празднично, выглядит зеленый цвет, любимый всеми мусульманами, священный цвет ислама. Черные глаза, черные усы, цепкие пальцы унизаны дорогими самоцветами – кто-то, переговариваясь, посмеивается, кто-то горячо спорит, кто-то лениво за этим наблюдает. Они не стыдятся, не гордятся, особо не суетятся, – они просто работают. Зазывают покупателей, предлагают товар, торгуются в соответствии со своим темпераментом – обычные люди в своей обычной обстановке.
Другое дело – товар. Товар здесь очень разнообразный. Цвет кожи у товара – от ослепительно белого до ослепительно черного, с массой промежуточных стадий: желтый, оливковый, шоколадный, бело-розовый… Золотые косы славянок, курчавые шапки африканцев, льняные волосы скандинавских пленников и блестящие иссиня-черные волосы азиатов. В глазах у товара – боль, стыд, тоска, равнодушие, злость… Много чего можно в них увидеть, да кто же станет читать душу в глазах раба? Покупатели интересуются телом: внимательно разглядывают прелести женщин, придирчиво ощупывают кулаки и бицепсы мужчин. Ведь раб – это работник, и работать будет его тело, а не тонкая душа. В прошлой жизни они могли быть кем угодно: принцессами, учеными, крестьянами; кем станут теперь – определит новый хозяин.
Клеменция плыла по этому бурлящему морю, почти оглохнув и ослепнув от того, что творилось вокруг. Благодарила Бога, что послушалась приказа, закуталась в чадру и взяла двух охранников из местных. Иначе нельзя: женщина с открытым лицом, к тому же немусульманка, к тому же молодая, – легкая и желанная добыча для любого работорговца, если только он не слишком ленив и не страдает избытком нравственности (а они этим точно не страдают). Пикнуть не успеешь, как крючковатые или жирные пальцы в перстнях схватят и приложат к телу раскаленное тавро. После этого, даже если удастся убежать на край света, до конца дней своих будешь бояться, что кто-то явится и заявит на тебя свои права. А в мусульманском наряде она – богатая госпожа, которая, прихватив двух слуг, пришла на рынок присмотреть рабов в свое хозяйство. Но даже с закрытым лицом, даже под охраной надежных телохранителей – Хасана и Али – она чувствовала себя весьма неуютно. Парней постоянно кто-то задирал; торговцы, показывая на нее пальцем, цокали языками и что-то говорили, и то один, то другой ее охранник, ощерившись, хватался за нож.
Господи, ну неужели нельзя было выбрать для встречи другое место? Почему у боссов тайной канцелярии такая трепетная любовь к дешевому шпионскому антуражу? Клеменцию практически не приглашали в офисы; задания она обычно получала в ресторанах, закусочных, метро. Там же она давала промежуточные отчеты и принимала высочайшие поправки. И всегда считала такую конспирацию несерьезной, детской. Иногда ей терпеливо разъясняли, что «детская» конспирация вызвана именно серьезностью момента, и нечего ей «засвечиваться» в кабинетах, иногда грубо обрывали, откровенно давали понять, что это не ее ума дело, что приказы не обсуждаются, и тогда она, доблестный солдат невидимого фронта, делала «под козырек».
В этой дикой Азии метро не было, а по чайханам местные женщины не ходят, поэтому пришлось идти получать задание в эту клоаку, именуемую Невольничьим рынком. Связной оказался банальным работорговцем с крючковатым носом и профессионально зычным голосом. Прошептав пароль и получив отзыв, она отошла с ним от его товара (не отпуская от себя ни на шаг телохранителей), всё выслушала и запомнила. Со стороны казалось, что она хочет купить у него служанку и упорно торгуется (через слуг-мужчин, разумеется). Её действительно поразила миниатюрная испуганная японка, прижимающая к себе малышей-двойняшек с абсолютно одинаковыми мордашками. Зареванные дети были одеты в жалкое подобие одежды, и Клеменция так и не поняла, какого они пола. Расчувствовавшись, она хотела выручить японочку, но та, поняв, что её покупают, знаками умоляла не отрывать её от детей, а на трех рабов денег у Клеменции ну совсем не хватало, и она с тяжелым сердцем оставила эту затею. Конечно, она понимала, что следующий покупатель может оказаться не таким сердобольным, и купит только то, что ему будет надо: или одну мать, или одних детей, или только одного малыша, и семья все равно распадется, растеряется по разным хозяевам, но что было делать?
Искренне горюя, она ушла от удивительного связного, так буднично и спокойно сочетавшего высокую идейность тайной службы с низкой моралью своей повседневной жизни и работы. Пробираясь к выходу на волю (вот неожиданный каламбур: выбраться с Невольничьего рынка на волю), глядя по сторонам, понимала, что японка с детьми – это только маленький осколок человеческого горя, а из таких вот осколков складывается одно общее горе этого страшного рынка, и помочь всем этим несчастным не в состоянии ни сама Клеменция, ни вся мировая тайная канцелярия, которой, кстати, до этой стороны жизни просто нет дела.
Поглядывая по сторонам, она механически отмечала про себя настроение и поведение рабов.
Вот стоит белокожая девушка с рыжими пушистыми волосами. Она совершенно обнажена, и вокруг хороводом ходят четыре покупателя. Девушке лет пятнадцать-шестнадцать, но фигурка уже вполне сформировавшаяся, даже аппетитная. Несмотря на рыжие волосы, веснушек ни на теле, ни на лице, кажется, нет. Или просто издали не видно? Краснея от стыда, она пытается распущенными волосами закрыть лицо и грудь, а покупатели ощупывают её тело, теребят волосы, заглядывают в лицо, что-то лопочут, ухмыляются и подвывают от восторга. Немытые, дурно пахнущие сластолюбцы! Не дай бог оказаться на месте той девушки…
Потом Клеменция остановила взгляд на седом негре. Он уже очень старый. То есть, может, старый он и не очень, но уж очень… дряхлый, что ли. Стоит, безучастный ко всему, тупо уставившись в землю, безвольно уронив жилистые натруженные руки. Бедный, бедный дедушка… Кому ты теперь нужен? Разве что художник или скульптор сумеет оценить причудливый рисунок набухших вен, оплетающих много поработавшие руки и ноги. Кто и зачем тебя может купить? Никто и низачем. Поводит-поводит тебя торговец на рынок, да и убьет в конце концов, чтобы не кормить дармоеда.
