Константин Игнатов - Клетка теснее грудной

Москва. Огромная рыночная площадь. Время, столь же далекое от настоящего, сколь и близкое к нему.

Вечерний закат догорает мелкими осколками осеннего неба, по всему ярко-оранжевому куполу клубятся легкие, словно перышко, багровые тучи. Ни ленивого дуновения ветерка, ни усталого хлопанья птичьих крыльев, ни свирепого автомобильного рева – ничего этого нет, город купается в тихом, уединенном блаженстве, и каждая улочка нежится в лучах заходящего солнца. Этой безмятежности мешает только неприятный шум, доносящийся с рыночной площади. Сотни грубых голосов, будто бы стремящихся облететь пространство и подпрыгнуть до уровня облаков, сливаются в единый гул, бойко растекающийся по всем углам. Сегодня суббота – время крупных ставок, потерь, наслаждения и азартных торгов. Последние, впрочем, также повинуются вечерней лености, нехотя отпуская городских жителей к замершим от ожидания циферблатам часов да нелепым витринным отражениям.

Рынок полон красок, звуков и хруста купюр. Здесь царит страшная бедность, и даже отчаяние – вечный ее спутник – замерло в страхе быть задушенным истошными воплями, доносящимися из каждой будки. Все бурлит, и кажется, что в этом месте ни одна деталь не может существовать отдельно, сама по себе – они дополняют друг друга, в итоге рождая страшное чудовище людских надежд. Бледный и болезненно худой мальчик лет десяти, робко стоящий у кованой загородки, с испугом смотрит на пухлого мужчину у мясных развалов; тучный потный старик сидит на лавочке, торгуя новыми сапогами; напротив – пожилая женщина в ситцевом платочке и с иконкой на шее, сгорбившись так, что ее почти не видно за столом с небрежно раскинутыми льняными скатертями, что-то нашептывает себе под нос, то поднимая, то опуская голову. Только раз посмотрев ей в лицо, сильно изрезанное морщинами и испещренное ямками, можно заметить страшный пустой взгляд, говорящий о давно смиренной гордости и нынешнем полубезумии. Но вдруг женщина замерла и уставилась куда-то вдаль, в сторону моста. Ее глаза раскрылись насколько это возможно, морщинистое лицо превратилось в застывшую маску ужаса, а кажущиеся синими из-за проступающих вен дряхлые руки внезапно задрожали и начали описывать в воздухе крест. Она упала на скользкую брусчатку, поднялась на колени, сухие серые губы налились кровью и заалели, невольно испуская странные панические крики. Старушка сорвала платок, скомкала его, оголив наполовину лысую голову, и наконец издаваемые ею безудержные вопли сформировались в две разборчивые фразы, выкрикиваемые попеременно. «Боже, спаси!», – кричала она, крестясь, и, после недолгой паузы: «О, черт!». Один за другим люди, собравшиеся на площади, также начали всматриваться в точку, куда впилась глазами старушка-текстильщица, и увиденное отражалось на каждом: кто-то взывал к богу с молитвами, кто-то делал попытки убежать, но каменел от испуга, кто-то размахивал руками и толкал остальных. А там, куда вскоре было обращено внимание всей площади, в самом центре поднимавшегося над рекой моста, стоял закутанный в синий плащ человек. Никто не мог разглядеть его лица или рук – все тело было скрыто этой мантией, которую дополняла черная шляпа на голове. Человек постоял на мосту несколько секунд, а затем, широко раскинув руки, склонился в сторону речной глади и камнем упал вниз. Громкий всплеск вывел людей из оцепенения, толпа ринулась к мосту. Кто-то вглядывался в воду, кто-то закрывал рукой глаза детям, а кто-то сочувственно всхлипывал. Надежды одних и предвкушения других не оправдались – человек в синем плаще не всплыл.

Быстро приехали люди в погонах, приказали всем расступиться и не беспокоиться. Однако немногие еще какое-то время оставались на площади, обсуждая друг с другом детали происшествия. Но вскоре все разошлись по своим делам, а в небе наконец погас красный язык заката и сомкнулась седая тьма наступившей ночи. Конечно же, вечернее событие нашло широкое отражение в утренних газетах и живо обсуждалось горожанами за чашкой кофе. Еще более пристальное внимание к случившемуся было привлечено тем, что через день тело того самого человека в синем плаще было обнаружено в трех километрах от моста, вниз по течению реки. И все бы походило на обычный городской инцидент, и в рассказе можно было бы поставить точку, если бы не очень странный факт: у найденного тела отсутствовало лицо – и гладкая плоть на его месте позволяла думать, что его никогда и не было, – а в грудной клетке, там, где ранее располагалась сердечная мышца, зияла кровавая дыра.

Поезд. Конечная станция – Москва.

За окном шел дождь, его капли медленно стекали по запотевшему стеклу, подрагивая на стыках стальных вен железнодорожной сети. Плакала глубокая ночь, и барабанный ритм, раздававшийся, казалось, со всех сторон, пел свои признания глухой темноте. Грохот. Повсюду стоял грохот. Рассчитанное на четверых старое неуютное купе, всецело пропахшее сыростью, сейчас словно сжалось до размеров двух сердец, что стучали в нем в такт окружающему шуму. Но вот одно из тихих биений стало выделяться, послышалось учащенное дыхание, а лицо женщины, даже в ночи бросавшееся в глаза бледностью и тонкостью черт, покрылось нервной испариной и слегка заблестело.

Ее звали Кира. Тридцати восьми лет, невысокая и очень худая, с сухой кожей, синеватой на длинных тонких руках и мягкой подтянутой у лица, не образующей, однако, ни единой морщинки или складки, намекавших бы о мимолетности молодости. Хотя Кира обладала некоторой привлекательностью, и, безусловно, способна была расположить малознакомого человека к себе, назвать ее красивой мешала противоречивость облика: взъерошенные в подобие прически темные волосы, острый прямой нос, бледные чуть поджатые губы, неправильной формы брови, и, наконец, маленькие зеленые глаза, единожды посмотрев в которые вы не захотите это повторить, но взгляд запомните надолго – тяжелый, прямой, смелый, будто пронзающий насквозь, он, очевидно, вобрал в себя абсолютно всю печаль, всю любовь, все отчаяние и безмерное одиночество.

Ей снился сон. Посреди огромной светлой комнаты стояло овальное зеркало, накрытое черной тканью. Кира подбежала к нему и, стянув материю, увидела себя да несколько размытых силуэтов людей в белых промокших одеяниях. Только по туманным очертаниям корчащихся от боли лиц она догадалась, что это – ее родители и сестра-близнец, погибшие год назад в одной машине, случайно врезавшейся в мост из-за грозового ливня.

Теперь в дождливую погоду, с наступлением ночи, когда темнота за окном становится такой густой, что, кажется, до нее можно дотронуться, они навещают ее во снах.