«Следующий трюк назывался «Заводной апельсин». И когда Кирилл увидел его и разгадал замысел постановщика, он решил, что всем «Эротическим цирком» заправляла женщина.
Внезапно все затихло. Слышны были лишь далекие звуки челесты, напоминавшие пение музыкальной шкатулки. Из-под купола мягко падали сверкающие снежинки. И вот, где-то там, в цирковой небесной хляби, зародился огромный оранжевый шар. Он медленно опускался на сцену, как бы плавая в этом густом снегопаде, челеста тем временем дополнилась скрипками, потом ударными, наконец, духовыми, и когда шар замер на сцене, все снова смолкло. И в тишине зазвучала арфа.
Кириллу показалось, что это был Чайковский, но на самом деле, это был какой-то дьявольский микс, нарезка, смешение самых чувственных классиков – и того же Чайковского, и Брамса, и Бетховена, – звуки то волновали, то успокаивали, словно повинуясь ритму летящего снега.
Оранжевый шар, тем временем, дрогнул. Со странным звуком, напоминавшим тот, который издает упавший на землю спелый плод, он разделился на дольки и стал медленно раскрываться. И взорам публики, сидевшей вокруг сцены, предстало самое откровенное зрелище. В каждой дольке располагалась мягкая оранжевая, как и сам апельсин (а это был именно апельсин) кушетка. На кушетках возлежали женщины, плечи и головы их были скрыты яркими, будто бы сочными, волокнами, имитировавшими мякоть фрукта. Зато нижние части их тел можно было рассмотреть, и рассмотреть подробно: циркачки лежали, широко разведя в стороны ноги. Поначалу это было не так очевидно, ведь первое время, разделившись на дольки, апельсин еще крутился. Наконец, он замедлился. И вдруг, сверху, из-под купола, на сцену стали рывками спускаться мужчины-акробаты в сверкающих фиолетовых трико. Одежда плотно облегала их мускулистые тела, и было очевидно, что они довольны предстоящим выступлением заранее».
«Что это значит, довольны предстоящим выступлением заранее?» – перебил Максима Председатель.
«Значит, что у каждого из них стоял», – с достоинством ответил Максим.
«Хм…» – задумался Председатель.
«Ты ходишь по грани. Осторожнее», – заметил Секретарь.
«Я держу себя в руках», – спокойно кивнул Максим. – «Мне продолжать?»
«Продолжай», – сказал Председатель. И Максим продолжил.
«Сложность трюка заключалась в том, что, как отмечалось в программке, циркачки были невероятно «опытны», а потому «самое обыкновенное воздействие» на них не производило никакого впечатления. Акробатам следовало показать немало трюков и применить ловкость рук и сложнейшие приспособления – сверкающие трости, греющие шары, свистульки с наконечниками из роскошного меха – фиолетового, как и трико акробатов, – чтобы добиться хотя бы какого-то результата.
А добиться результата им предстояло в течение всего нескольких минут, на которые музыка смолкла, и, по цирковой традиции, сложный номер был отмечен долгой, но все же не такой долгой, как некоторым хотелось, барабанной дробью.
Циркачки, возлежавшие на роскошных апельсиновых кушетках, дойдя до нужного состояния, выпрастывали из оранжевых волокон руки и дергали за золотистые шнурки. В этом случае, долька освещалась отдельной праздничной гирляндой, а фиолетовый акробат, подбросив вверх весь свой необыкновенный арсенал, отходил от апельсина и, пройдясь по сцене колесом, замирал под все еще падающим сверкающим снегом в торжественной позе, подняв правую руку и отставив вбок мысок левой ноги. Всякий раз, отмечая победителя, зал бурно аплодировал.
Наконец, остался один акробат, которому никак не удавалось закончить трюк. Барабанная дробь стихла. Из апельсина послышались стоны. И, наконец, циркачка дернула за шнурок, и ее долька «Заводного апельсина» осветилась сотней крошечных лампочек, а зал взорвался овациями.
Акробаты стояли по кругу и медленно приседали, кланяясь и обращая внимание публики на свои тонкие облегающие костюмы. Публика же визжала, топала ногами и свистела от восторга. И вот, акробаты синхронно взмахнули руками и вытащили откуда-то огромные шелковые платки – алые, завораживающего цвета, особенно впечатляюще смотревшегося на фиолетовом фоне. Платки эти немедленно и лихо были замотаны вокруг бедер, и все трико одновременно точно взорвались на мощных мышцах акробатов. Теперь на поджарых загорелых телах циркачей оставались лишь восхитительные яркие повязки. Апельсин снова закрутился, и в конце концов каждый акробат подскочил к приблизившейся к нему дольке. Оказавшись на кушетке, красавцы сорвали с себя этот последний лоскут материи, и овладели ожидавшими их женщинами – красиво изогнувшись, под невероятную музыку романтиков.
Зрители сошли с ума»…
«Овладели. Не слишком ли откровенно?» – перебил Максима Секретарь.
«А что ты предлагаешь?» – поинтересовался Председатель.
«Может быть, они закончили номер с ожидавшими их циркачками?» – предложил Секретарь.
«Может быть… Штраф?» – спросил Председатель.
«Ну, небольшой. Тысячи рублей хватит», – кивнул Секретарь. И добавил: «С учетом поправки».
«Согласен», – вздохнул Максим.
«Что там дальше? Ты дописал?» – продолжил Председатель.
«Я дописал, но теперь, раз вы меня штрафанули, кое-что бы подправил, прежде чем это показывать нашему собранию», – признался Максим.
«Очень хорошо. Да, хорошо», – закивали и Секретарь, и Председатель. Все это время те, кто находились за круглым старинным столом, сделанным из роскошной карельской березы, молчали. Но теперь они забарабанили ладонями по полированной деревянной, с янтарными разводами поверхности, и Максим подумал, как славно отражаются ладони его коллег, сочинителей эротики, в чудесном антикварном лаке. Пожалуй, это стоило бы запомнить, и выдать какую-нибудь сцену на таком вот столе… Впрочем, потом. Сначала надо закончить главы про «Эротический Цирк», а там – как пойдет.
Наконец, все успокоились, и Секретарь спросил: «Есть ли еще желающие сегодня выступить?» Все молчали. Тогда слово взял Председатель. Он сказал, что русской литературе по-прежнему не хватает хорошего, доброго, как он выразился, «жирного» пласта эротических произведений. Что они, Клуб Сочинителей Эротики, собрались здесь вовсе не для того, чтобы потешить себя и окружающих возбуждающими «писульками», как это делали «борзописцы» двадцатых и тридцатых в этом «гнойном», по мнению Председателя, Париже. Задача Клуба куда более серьезная и концептуальная. И, если не забывать про устав Клуба, то можно не только увековечить себя и свое произведение, но и принести невообразимую пользу нашей культуре. Тут Председатель процитировал Бродского, которого он страстно любил: «Где любовь как акт лишена глагола». Все закивали. Наступила тишина. Больше никто ничего не собирался читать. В таком случае, возвестил Председатель, сегодняшнее собрание объявляется закрытым. Встретимся через неделю.
