Мысль появилась и погасла, как вспыхнувшая в ночи спичка, безжалостно задуваемая сильным ветром. И ни прикурить, ни новую взять. Нет больше спичек. Нет больше мыслей. Только туман и неясные очертания того места, куда мне обязательно надо дойти. Обязательно. Это важно. Предельно важно. Я знал это. Я хотел попасть в это волшебное для меня место. Но тягучая реальность не пускала меня туда, куда я хотел. Оскалившись злорадной ухмылкой, она держала меня на привязи моих движений, вязких и медленных, как в густом киселе. И не шёл я даже, а вроде как плыл в этой смутной, расплывающейся чернильным пятном в воде, реальности. Отчаянно двигал руками и ногами, но продвигался медленно, слишком медленно! Уже понимая, что вновь не успею добр, обречённо-уставшим телом и сдавленными рыданиями встретил очередное пробуждение. И только одно слово, назойливо звенящее где-то на краю сознания, заставило открыть глаза и воткнуться близоруким взглядом в серую стылую рань. «Дойду». Колоколом в голове. А после – всё тише и тише, опускаясь ниже по телу и из звука превращаясь в чувство безысходной злобной уверенности. «Дойду!» Знать бы только, куда…
Малыш сидел в сумерках и смотрел на окно. Комната в доме отдыха была маленькой. Около стен стояли две панцирные кровати с железными решетчатыми спинками. Можно было залезть на одну из них и заняться чем-нибудь или уснуть. Но спать не хотелось. Игрушка, которую оставили папа с мамой, уходя, уже не радовала. И малыш сидел возле стены на корточках, устроившись так, чтобы видеть и окно, и входную дверь. Он ждал, когда они придут.
Когда?
Они ушли. Сказали – ненадолго. Мама была такая радостная, что-то говорила про танцы. Тот, которого надо было называть «папа», много смеялся. А когда мама спросила его, не взять ли малыша с собой, сказал: «Мы ненадолго, пусть привыкает. Надо воспитывать храбрость». Мама подошла к малышу, присела, посмотрела в глаза чуть тревожным взглядом и пообещала, что придёт «через пол-часика». Дала игрушку. И они ушли.
Вначале было хорошо. Один, никто не мешает играться. Малыш вдохновенно, так, как умеют только дети, фантазировал. Игрушка превращалась то в ракету, то в пистолет, то в волшебный предмет. Но потом малыш устал. И ему захотелось, чтобы «пол-часика» уже поскорей прошли и мама пришла к нему. Но никого не было.
Малыш подходил к окну, поднимался на цыпочки и, пока хватало сил стоять, смотрел на дорожку, по которой – он видел – они ушли. Понимал, что по ней они должны вернуться. Должны… Не может мама бросить надолго. Они придут. Скоро…
Там, за окном, где-то за кустами и деревьями, играла музыка. Одна мелодия сменяла другую. И никто не ходил за окном. Только куст с какими-то белыми цветочками покачивал ветками, да фонарь стоял на пересечении дорожек.
Малыш отошёл к стене и присел. Где-то внутри нарастала тревога. Он не знал, сколько это – «пол-часика». Он терпеливо ждал.
За окном стемнело. Куст стал похож на что-то страшное, машущее многочисленными лапами. Пришёл страх. Фонарь засветился тускло- жёлтым мерцающим светом, но страх не ушёл. Свет жёлтой лампы наискосок попал в комнату, угловатым пятном улёгшись на полу, но тени в углах грозили неведомыми опасностями. Малыш боялся подойти к стене, боялся этих теней. Он уселся в пятне света лицом к двери и ждал, ждал, ждал.
Потом пришло одиночество. Малыш вдруг почувствовал, что он один. Совсем один. И никто не поможет ему, если тени из углов всё-таки выползут и нападут на него. Ему стало жалко себя. И больно. Малыш подумал, что его бросили. Он не знал, за что. Может, он недостаточно послушный? Или недостаточно умный. Мама слушает «папу». Папа ругается, когда малыш веселится или шумит и усаживает его за книги. Заставляет учиться читать и писать. Заставляет учить стихи. И иногда, когда приходят чужие люди, которые называются «гости», малыша ставият на табурет и просят прочесть стихи. Малыш читает громко и «с выражением», как учили. «Гости» почему-то смеются и хлопают в ладоши. Маме и «папе» это нравится. А теперь они ушли. И оставили малыша одного. Нужно быть ещё послушнее. Нужно быть хорошим для родителей, чтобы они его не бросали. А ещё малыш понял, что надо быть сильным. Что он сам должен справиться со страхом. Слабость – это плохо. Это ненужно. Это слабость.
Что-то светлое в этот момент оторвалось и пропало. Навсегда. Или почти навсегда.
Когда пришли родители, малыш расплакался. Он не плакал, пока ждал. Но слёзы сами вырвались на волю, когда зашли мама и папа и включили свет. «Чего ж ты свет на включил? Ты же уже большой.» – укоряли они малыша. А он плакал. Плакал навзрыд. Он сам не понимал, и родителям не мог объяснить, почему. А они так никогда и не узнали, что в этот вечер их малыш познакомился с одиночеством. Что он стал зависим от оценки других людей. И что с этого дня их малыш на всю жизнь научился бояться надвигающейся ночи. Оно проявится не сразу, это умение. Лет на двадцать ещё хватит сил справляться с этим страхом, но потом…
И ещё… Нужно точно знать, что такое «пол-часика». Всегда нужно знать, где ты во времени.
Малыш. Детский сад. Дорога
Каждое утро малыша с понедельника по пятницу начиналось одинаково. Рано-рано, когда снится самый сладкий сон, его будили голоса родителей, уже проснувшихся и собирающихся на работу. Отец начинал бодро делать зарядку под музыку, звучащую из висящего на стене радио, энергично дыша и подбадривая себя после каждого упражнения словами: «Хорошо! Хорошо!». Потом он долго жужжал электробритвой «Харьков», затем шумно умывался в ванной. Мама чем-то звенела на кухне. Малыш слышал всё это из зала, в котором спал на раскладном диване, и ему хотелось стать незаметным, потеряться, исчезнуть. Чтоб его не нашли. Чтобы забыли как-нибудь, что ли. Потому что он знал – скоро придётся вставать. И малыш сворачивался в клубочек с головой под одеялом, ловя мгновения сонной расслабленности и согревая вечно мёрзнущие руки между коленями. Еще немножечко поспать. Чуточку, ещё капельку.