Вместо предисловия. Трансмутации Диониса
Найдется ли сегодня кто-нибудь настолько проницательный, кто сумел бы увидеть за алкоголизмом – ибо по данному вопросу статистики ухитрились обнародовать горы разного рода сведений – просто образ прихотливо вьющейся виноградной лозы и тяжелых гроздьев винограда, насквозь пронизанных золотом солнечных лучей. Едва ли найдется… и не следует этим обольщаться: ведь наше истолкование темы вина только одно из многих возможных, к тому же оно по времени самое последнее, – следовательно, незрелое… Задолго до того, как вино стало проблемой для инстанций, управляющих жизнью общества, оно было богом.
Хосе Ортега-и-Гассет. Три картины о вине
Возможно, слово «алхимия» происходит от древнегреческого himos – «сок», «влага», «сплав». Если это так, то название «алхимия» как нельзя лучше применимо к тому чуду, которым стал для древних греков Дионис.
Основная алхимическая идея состоит в том, что все в мире на самом деле едино. Материальные элементы – только внешние проявления одной и той же энергии. Поэтому возможны удивительные превращения (трансмутации), когда киноварь становится ртутью, обычная земля – золотым песком, а смертная душа – бессмертной. Эта идея приходила людям в голову уже в давние времена. Для того чтобы натолкнуться на нее, не было нужды в химических опытах или мистических подвигах. Достаточно было присмотреться к ветви винограда, на которой каждая из ягод является алхимическим тиглем.
Оставалось только выяснить: где тот «философский камень», который заставляет виноградный сок становиться вином, а человека, отведавшего этот напиток, ощущать себя равным небожителям? В отличие от алхимиков греки, видевшие богов рядом с собой, не пошли искать элемент, ответственный за чудесные превращения. Они назвали имя Диониса – бога, который оказался причастен к созданию вина, который наделил этот напиток чудесным, хотя и страшным, свойством, который в конечном итоге и сам был вином, а еще – небесной частью человеческой души.
В наше, стыдливое во многих отношениях, время винопитие рассматривают как проблему социальную, медицинскую, психиатрическую и стараются решить ее, по меткому выражению Ортеги-и-Гассета, «гигиеническим образом». Мы раздвоены между дорогими винными салонами, где изощренные сомелье соблазняют нас особенностями «тел» и «характеров» редких сортов вина, и тупыми лицами конченых алкоголиков, пробавляющихся суррогатами, оскорбившими бы любого древнего грека, тем более Диониса. Вино нас притягивает – но это притяжение оборачивается коллективным чувством вины. Мы не научены искусству общения с ним, нам кажется, что вино – всего лишь один из аксессуаров «пищевой корзины», которым некоторые из нас излишне злоупотребляют. Мы забыли, что это особая сила, обладающая собственной волей и правами. И мы страшимся вина, для нашей культуры оно – враг, потому что упорно не хочет быть помещенным в «цивилизованный» и «человеческий» мир.
* * *
Эта книга о том, как воспринимали вино и его бога в эпоху, когда оно еще не изгонялось стыдливо в теневую сторону общественной жизни. Тогда запреты на потребление вина были исключением, а поклонение ему – правилом. Медики специально расписывали, в какое время года какое вино лучше пить. А многие философы-морализаторы подробно объясняли, отчего оно так необходимо человеку.
Греки и римляне знали толк в вине. «Знали толк» не в том смысле, что потребляли его в немалых количествах. Вокруг вина была выстроена культура, в которой сливались религиозные, социальные, эстетические и диетические моменты.
Мы привыкли все раскладывать по полочкам – даже то, что с точки зрения греков и римлян едва ли следовало разделять и различать. Вот и в нашем случае древний грек не стал бы расчленять религиозный, эстетический и социальный смыслы винопития. Бражничество было делом общественным, для него предусматривались симпосии – пиры, на которых собирались свободные и равные друг другу граждане. Пиршества позволяли их участникам почувствовать единство – то самое, что на поле боя станет причиной неколебимости греческой фаланги. Одновременно пиры представляли собой пространство досуга, который греки, да и римляне (по крайней мере, до эпохи Империи) проводили в дружеском кругу.
Пир – место, где его участники могли получить высшее эстетическое наслаждение. Его побуждали разные объекты: как живые существа, так и рукотворные предметы. Первыми служили флейтисты или флейтистки, танцовщицы или танцовщики, причем последними могли становиться сами участники пира, например юноши-эфебы, изображаемые на афинских вазах VI–V вв. до н. э. Вторыми – амфоры, кратеры, килики, канфары, котилы, в которых вино приносилось, смешивалось, из которых оно пилось, которые позволяли играть в коттаб – одну из самых «куртуазных» забав древности, – соревнуясь на меткость. Чаще всего чаши «говорили». На них изображались красивые мальчики и гетеры, пьющие и произносящие речи симпосианты. Их дополняли Дионис, его спутники-сатиры, гроздья винограда, бродильные чаны, кратеры, полные божественным напитком. Содержимое сосуда выливалось на глиняную поверхность, и алхимический подвиг Диониса, символически изображенный на ней, готовил человека, держащего в руках чашу, к его повторению. Чаши прямо призывали пирующего: «Выпей меня!», «Налей неразбавленного!», «Одним залпом!»
Пир был признанным местом для эротических развлечений, ухаживаний, а порой – и для настоящих оргий, характер которых у современной пуританской культуры вызывает множество вопросов. На пиру собирались мужчины; если там появлялись женщины, то это были либо музыкантши и танцовщицы, либо гетеры. Последние, впрочем, нередко объединяли в себе все перечисленные выше функции. Так называемые «эротические» сцены, довольно распространенные на греческих вазах (и не только на них, но монументальная античная живопись сохранилась очень плохо), демонстрируют нам самые разнообразные излишества, которым предавались греки на этих «мальчишниках». Но совместные удовольствия становились для эллинов еще и стимулом к единству – и на поле боя, и на народном собрании. Подобные, спаянные общим досугом, группы людей играли огромную роль в жизни античных полисов, составляя основу для того явления, которое сейчас назвали бы политическими партиями.
Наконец, пир выступал элементом торжественного общения с богами. Часто ему предшествовал ритуал, сопровождаемый жертвоприношением. Одетые в чистые одежды, увенчанные веками, отведавшие вместе с богами мяса жертвенного животного, древние эллины переходили к «крови Диониса» – вину. Существовал определенный порядок возглашения тостов. Так, третья чаша обязательно посвящалась Зевсу Сотеру (Спасителю). Этому обычаю следует даже Сократ, как следует из платоновских диалогов, говоря: «третью чашу – Спасителю», когда в третий раз подступается к какому-либо предмету своей беседы.