«Счастье наше, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытянешь – ничего нету». Эта толстовская пословица хорошо подходит для жизнеописания княгини Ольги. Казалось бы, знаменитейший персонаж русской истории – не только ранней, но и в целом, – а станешь искать, что же о ней достоверно известно, обретешь лишь пару сухих формальных указаний: анкета, и то далеко не полная. Была женой Игоря, матерью Святослава, бабкой Ярополка, Олега и Владимира. Правила в Киеве. Ездила в Константинополь. Приняла святое крещение. Умерла.
Наиболее раннее, ближайшее ко времени ее жизни изображение – фреска Софийского собора в Киеве, написанная в 1040–1050-х годах, то есть лет через восемьдесят после смерти княгини. Фреска настолько плохой сохранности, что разглядеть на ней ничего нельзя. Смутное пятно вместо лица. Но даже если бы мы могли увидеть эту фреску в первозданной ясности, на портретное сходство рассчитывать не стоило бы: предположения, иногда выдвигаемые любителями истории, что во время создания фрески якобы «в Киеве еще могли быть старики, помнившие Ольгу», надо признать фантастическими. Через восемьдесят лет после смерти княгини «помнившим ее старикам» должно было быть хорошо за девяносто, а искать таких в эпоху, когда средняя продолжительность жизни составляла 35–40 лет, – занятие малоперспективное.
И это очень символично: образ в истории и культуре есть, а человека как будто и нет. Самые ранние варианты жития Ольги относятся к XIII–XIV векам. Романтические подробности ее судьбы всплывают еще пару веков спустя. Летописные легенды имеют явные корни в фольклоре и бродячих сюжетах, то есть вероятность их достоверности для конкретной личности стремится к нулю. К тому же летопись и житие сильно противоречат друг другу. Житие уверяет, что с самого начала своей жизни «бяше же блаженная княгиня руская Олга образом тиха, и кротка, и любима ко всем…» И это о женщине, которой летопись приписывает жесточайшие злодеяния нашей ранней истории? О женщине, которая сжигала целые города, приказывала убивать спящих тысячами, десятками закапывала живых людей в землю и сжигала? «Тиха и кротка»? Очевидно, что какие-то из этих сообщений, мягко говоря, недостоверны.
«Повесть временных лет», наш основной источник, указывает, что «приведоша ему (Игорю. – Е. Д.) жену от Пльскова, именем Олгу». Обычно считается, что это Псков (от древнего, балтского по происхождению названия реки Псковы – Плескава). Есть версии, что это – болгарская Плиска, то есть Ольга – болгарка родом. Также давно высказано мнение, что тогдашний Псков-де был слишком мал, чтобы дать жизнь такой личности, поэтому имелся в виду соседствующий с ним древний Изборск. Ну вот: один, казалось бы, факт – и целых три версии истолкования. «О имени же отца и матере писание нигде же изъяви» (из жития). Все остальные факты, предлагаемые разными источниками, противоречивы и часто недостоверны. Ничто не выдерживает проверок: дата рождения, возраст замужества, причины брака с Игорем, дата рождения сына (или нескольких детей). В каком году Ольга овдовела? Сколько раз ездила в Константинополь и когда именно? Император Константин Багрянородный, включивший описание этого события в свои литературные труды, указал день недели и число, а также сумму денег в подарок, но не поставил год. Указанные им данные подходят к 946 и 957 годам. И кто там к кому присватывался: император к Ольге или Святослав – к дочери императора? Где и когда Ольга крестилась? Что ее подтолкнуло к этому шагу? Куда она ездила устанавливать «уставы и уроки»: в Новгородскую область, в земли древлян и дреговичей, в Крым? Одни версии и сомнения. И так – до самой ее смерти 11 июля 969 года. Эта дата является, пожалуй, единственным фактом ее биографии, который не оспаривается историками. Как и крестильное имя – Елена.
Почему так сложилось? Да потому что великой, добропобедной, всехвальной и легендарной Ольга стала не сразу. И даже не при жизни. А только два-три поколения спустя, когда при внуке ее и правнуке стала ясна перспективность пути, который она предложила Руси. А людям, которые опережают свое время, оно, оскорбленное, утонченно мстит: засыпает тоннами песка правду о них, пока никто еще и не догадывается, что эта правда очень важна. А когда потомки спохватываются – уже поздно: «нигде же изъяви».
Не у кого уже спросить, в какой семье она родилась, как выглядела, была ли, скажем, грамотна? И даже как при жизни звучало ее имя, ведь имеется не менее четырех вариантов! А «многие неложные свидетели», указующие на «весь, зовомую Выбуто» как на место ее рождения, могут лишь повторять распространенную в XVI столетии версию событий, происходивших шесть веков назад…
Плесковская земля, близ Люботиной веси,
9-й год после Чудской войны
Когда умер дядя Одд, нам с Эльгой было по семь лет. Мы его совсем не знали, да и наши отцы, его младшие братья, не виделись с ним уже лет десять. Он жил очень далеко на юге, в Киеве, и весть о его смерти до нас дошла только через полгода, когда установился санный путь – торговые гости тронулись в обратную дорогу, и вуй Гремята кое-кого из них повстречал в Усвяте. Ближе к верховьям Днепра уже было известно, что в этом году полюдья нет.
Наши матери оделись в «печаль», и княжий двор тоже, хотя не в такую глубокую: плесковскому князю Судогостю далекий Одд Стрела, которого здесь называли Хельгом Киевским, приходился всего лишь сватом – деверем дочери. Сама Домолюба Судогостевна, Эльгина мать, своего старшего деверя никогда не встречала, поэтому причитала умело и красноречиво, как ей и подобало, но не слишком душераздирающе:
– Уж мы ждали-то, победные головушки,
Тебя в гости, да по-старому, по-прежнему, –
выводила она, рассадив нас, девочек, перед собой на длинной лавке, и приостанавливалась, давая нам возможность повторить.
– Тебя в гости, да по-старому… – старательно выводили мы на пять голосов.
В нашей семье я была единственной дочерью, поэтому, сколько себя помню, постоянно бегала к сестрам. Сперва одна, а с недавних пор – таская с собой брата Кетьку, которого осенью отняли от груди и вручили моему попечению. Эльга, с которой мы были ровесницы, помогала мне, а Вояна, старшая дочь Домаши от ее первого покойного мужа, присматривала за двумя младшими сестрами, Володеей и Беряшей – им тогда было пять и шесть лет. Братья их были совсем маленькими, зато моему родному брату Аське исполнилось уже девять – он еще иногда играл с нами, но чаще поглядывал в сторону хирдманов. Нас, детей, в семье росло только трое: Асмунд, Кетиль и я. Наша мать была еще молода, но Кетьку она рожала так тяжело, что все думали, она умрет. Старая княгиня, мать Домаши, принесла жертвы Суденицам – все же мы ей сватья. Благодаря этому мать выжила и совсем оправилась, но Кетька так и остался ее последним ребенком.
