Некоторые не могут ослабить свои оковы – как не могут и спасти друзей своих.
Ты должен быть готов сжечь сам себя: как ты сможешь обновиться, не став сначала пеплом?
«Так говорил Заратустра»
Перезвон колоколов на Сан-Сальваторе ворвался в раздумья Йозефа Брейера. Он вытащил из жилетного кармана массивные золотые часы. Девять утра. Он снова перечитал маленькую открытку с серебряной каймой, которую получил днем ранее.
21 октября 1882 года
Доктор Брейер,
Мне нужно встретиться с вами по неотложному делу. Будущее немецкой философии под угрозой. Давайте встретимся завтра в девять утра в кафе Сорренто.
ЛУ САЛОМЕ
Какая наглая записка! Уже давно он не помнит такого нахального обращения. Он не знает никакой Лу Саломе. На конверте нет адреса. Невозможно сообщить этому человеку, что ему неудобно встречаться с ним в девять часов, что фрау Брейер не понравится завтракать в одиночестве, что доктор Брейер в отпуске и что его совсем не интересуют «неотложные дела»; ведь в самом деле – доктор Брейер приехал в Венецию именно для того, чтобы спрятаться от всех неотложных дел.
Но он был там, в кафе Сорренто, в девять утра и всматривался в лица посетителей, размышляя, кто из них эта дерзкая Лу Саломе[1].
– Еще кофе, сэр?
Брейер кивнул официанту, парнишке лет тринадцати-четырнадцати с влажными, гладко зачесанными назад черными волосами. Сколько же времени он провел в раздумьях? Он опять посмотрел на часы. Потрачено еще десять минут жизни. И на что потрачено? Он, как обычно, мечтал о Берте, красавице Берте, которая была его пациенткой последние два года. Он вспоминал ее дразнящий голос: «Доктор Брейер, почему вы так боитесь меня?» Он вспоминал, как сказал ей, что больше не будет лечить ее, а она тогда ответила: «Я подожду. Вы навсегда останетесь моим единственным мужчиной».
Он оборвал себя: «Прекрати, ради бога! Прекрати думать об этом! Открой глаза! Оглянись вокруг! Вернись в реальность!»
Брейер поднес к губам чашку, наслаждаясь ароматом крепкого кофе и вдыхая полной грудью морозный октябрьский воздух Венеции. Он поднял голову и оглянулся. За остальными столиками кафе завтракали мужчины и женщины, в основном туристы и в основном пожилые. Некоторые в одной руке держали газету, а в другой – чашку кофе. Там, где кончались столики кафе, синевато-стальные голубиные стаи парили в воздухе и пикировали на землю. Неподвижную гладь Большого канала, в мерцании которого отражались прекрасные дворцы, стоящие по обеим его сторонам, нарушала лишь гондола, плывущая у берега. Остальные гондолы еще спали, привязанные к покосившимся столбам, криво торчащим из вод канала, словно копья, небрежно брошенные чьей-то гигантской рукой.
«Да, вот именно, оглянись вокруг, дурачина ты эдакий! – говорил себе Брейер. – Люди приезжают в Венецию со всего мира – люди не хотят умирать, не будучи осененными этой божественной красотой. Сколько я упустил в своей жизни, – думал он, – из-за того, что просто не смотрел? Или смотрел, но не видел?»
Вчера он прогуливался в одиночестве по острову Мурано. Прошел целый час, но он так ничего и не увидел, ничего не заметил. Ни один образ не перешел с его сетчатки в зрительный центр мозга. Все его внимание поглощали мысли о Берте: ее обманчивая улыбка, обожание, светящееся в ее глазах, тепло ее доверчивого тела, ее учащенное дыхание, которое он слышал, когда осматривал ее или делал ей массаж. Эти образы обладали силой и жили своей собственной жизнью: стоило ему потерять бдительность, как они заполоняли его мозг и узурпировали власть над воображением. «Неужели таков мой вечный удел? – думал он. – Неужели мне суждено быть лишь сценой, на которой разыгрывается нескончаемая драма воспоминаний о Берте?»
Кто-то поднялся из-за соседнего столика. Резкий скрежет металлических ножек стула по кирпичу заставил его поднять голову, и он еще раз огляделся в поисках Лу Саломе.
А вот и она! Женщина, идущая по Рива дель Карбон и входящая в кафе. Только она могла написать эту записку, эта красивая женщина, высокая и стройная, закутанная в меха, властно шагающая прямо к нему, минуя стоящие вплотную столики. Когда она подошла ближе, Брейер увидел, что она была очень молода, кажется, еще моложе Берты, может быть, школьница. Но этот властный облик – это что-то невероятное! Она далеко пойдет!
Лу Саломе направлялась прямо к нему без тени сомнения. Как она могла быть настолько уверена, что ей нужен именно он? Он поднял руку и поспешно отряхнул свою рыжеватую бороду, в которой могли запутаться крошки булочки, которую он ел на завтрак. Его правая рука одернула полу черного пиджака, чтобы он не топорщился вокруг шеи. Когда между ними осталось несколько шагов, она на мгновение остановилась и смело посмотрела в его глаза.
В этот момент Брейер перестал думать обо всем. Теперь для того, чтобы смотреть, ему не нужно было сосредоточиваться. Теперь сетчатка и зрительный центр функционировали просто замечательно, не мешая образу Лу Саломе свободно проникать в его мозг. Она была женщиной необычайной красоты: высокий лоб, сильный, хорошо очерченный подбородок, яркие синие глаза, полные чувственные губы и небрежно расчесанные, отливающие серебром светлые волосы, собранные в сентиментальный высокий пучок, открывающий уши и длинную изящную шею. Особенно ему понравилось то, что некоторые пряди выбились из прически и беспорядочно торчали в разные стороны.
