– Луна и ветер, трава и вода, земля и небо! Рыбы, птицы, всякие твари, душу имеющие, заклинаю вас, дайте мне вашу силу! – произнесла Ила наговорные слова, водя руками над водой. Так делали в ее семье все женщины по материнской линии. На протяжении многих лет в ночь перед цветением белокопытника одна из них приходила к воде, чтобы взять у природы ее живительную энергию.
Чернота воды лесного озера отразила девичье лицо с крупными, мягкими чертами: белое от лунного света, с высокими скулами, узкими яркими глазами и полукругом гусарских усиков над верхней губой. Ила опустила в воду керамическую фигурку и стала медленно, кругами водить ею, купая в собственном отражении.
– Силой своей наделяю. Силой, данною ветром и луной, травой и водой, небом и землей. Заберите хвори и недуги, заслоните от напастей, злых духов, бесов земных, языков людских, помыслов недобрых. Здравие, разум подарите, ловкостью, умением наделите.
Совершив ритуал, девушка вытащила оберег из воды, положила его на свою широкую ладонь, чтобы он просох. Насыщенный лунный свет серебрил капли воды, Ила смотрела на куклу, про себя продолжая читать заклинание.
Эту керамическую статуэтку Ила получила от старшей сестры, а та – от матери, к матери она попала от бабушки. В их роду она передавалась из поколения в поколение и накапливала женскую энергию. Каждая из ее владелиц разговаривала с куклой, просила природу наделить ее светлой силой. Заговоренная фигурка обладала сильнейшей энергетикой, ее история исчислялась тысячелетиями. Женщины сами решали, когда передавать статуэтку новой владелице, а та уже могла распоряжаться ею по собственному усмотрению. От своей хозяйки кукла отводила опасности, берегла ей жизнь. Но главное назначение керамической фигурки состояло в другом. С древности айны изгоняли болезни с помощью статуэток из керамики дзёмон. Считалось, что, разбивая фигурку, человек исцеляется. Отбитая часть куклы соответствует части тела больного. Ила не сомневалась, что их семейная реликвия поможет ее жениху, сыну каторжанина и поволжской крестьянки Степану.
Айны не любили принимать в свою семью чужаков. Смешанные браки у них не приветствовались ни старейшинами поселения, ни родней. Приехавшие на остров чужаки вели себя как варвары. Они не почитали духов природы, уничтожали все живое ради собственной наживы, без надобности вырубали леса, убивали птиц и зверей сверх меры, ловили рыбу, идущую на нерест. Рыба шла по реке из последних сил, она становилась вялой и тяжелой. Ей только и оставалось, что отнереститься и умереть. Испокон веков островитяне считали нерестящуюся рыбу неприкосновенной. Она имела дурной привкус и была слишком легкой добычей.
Степан очаровал Илу красивыми речами и умом. Он изучил ее родной язык, который чужеземцы не считали нужным знать. За это Степана уважали ее родители и почти примирились с выбором дочери.
Умный, обходительный, по-своему красивый, Степан мог бы быть завидным женихом, если бы не один его недостаток. Он уродился криворуким. Обе его руки в локтях сгибались назад, не как у всех людей. Оттого Степан был никудышным работником. А кому такой зять нужен? Ни огород вскопать, ни дом починить, ни рыбы наловить не способен. Да и люди пальцем будут показывать, скажут, отдали дочь за уродца, никому лучше она не приглянулась. Иле недостаток жениха не казался уродством. Она относилась к нему как к особенности и даже к доброму знаку. Раз боги создали Степана не таким, как все, значит, у них есть на него какие-то планы, и планы эти, как все божеское, светлые.
Только отец недоволен. В их семье все мужчины были знатными охотниками и рыболовами. Быстрые – быстрее ветра, сильные – сильнее грома, с зоркими глазами и отважными сердцами. Во время нашествия японцев они бились насмерть. Враги боялись их стрел, что они носили в своих волосах. А если снова на их землю враг придет? Степан не сможет встать на защиту семьи. В таких руках, как у него, топор не удержишь и в цель не попадешь.
Поговорив с женихом, дабы не идти против его воли, Ила решила избавить Степана от его врожденного недостатка. На растущую луну она передаст ему оберег, он бросит его о камни, что на высокой сопке. У куклы отколются ее керамические руки, они полетят в ущелье, унося с собой из рук Степана хворь.
– Манжетов! Едрид Мадрид! Ты еще и недоволен?! Тебе радоваться надо, что ты так легко отделался – всего лишь отчислением! – ворчал замдекана на нерадивого студента. Павел Ильич ходил по кабинету, стараясь не смотреть в сторону лежащего на столе подписанного приказа об отчислении. – Понимаю, обидно вылетать с четвертого курса. Думаешь, мне не жаль с тобой расставаться? Жаль, еще как жаль! Ты ведь хороший парень, учишься прилежно, не то что другие, – листал он зачетку Манжетова, пестрящую «отлично» и «хорошо». – Но я ничего не могу поделать – так решил Резаков, а он своих решений не меняет.
Осип Манжетов совсем сник, он еще надеялся остаться в институте, а тут получается, что все – приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Ректор института Петр Игоревич Резаков имеет крутой нрав, он и за незначительный проступок может отчислить, попадись ему под горячую руку, а уж за то, что совершил он, Осип Манжетов, «расстрел» был гарантирован.
– И академку тебе не оформить – вот что паршиво! Ну что ж, отслужишь в армии, а через пару годков милости просим на третий курс. Зачислить тебя на четвертый, увы, не получится. Таковы правила. Радуйся, что не на первый. А то глядишь, из армии тебя раньше выгонят с твоими-то руками, – подбодрил Осипа Павел Ильич.
Манжетов посмотрел на свои руки – обычные, в общем-то, руки, с длинными пальцами и аккуратно подстриженными ногтями. Но эти руки неделю назад уронили гордость факультета – череп медведя, которого подкармливал сам Крузенштерн. Череп при ударе о бревенчатый пол институтского музея раскололся на мелкие части и ввиду своей ветхости восстановлению не подлежал.
– Я все склею! – в ужасе бросился собирать остатки бывшего медведя Осип, надеясь исправить положение.
– Нет! Только не ты! – зашипела на него лаборантка – молодая, очень некрасивая женщина с неправильной дикцией, из-за которой ее речь напоминала змеиное шипение. Она и сама, в больших круглых очках, с косой на затылке, походила на кобру. Лаборантка тоже надеялась реанимировать раритет.
Весь факультет вместе с преподавательским составом знал о феноменальной способности Манжетова все ронять и ломать. Делал он это не нарочно, так получалось само собой: случайно рвал билеты на спектакль и на автобус, а когда склеивал, выходило неаккуратно, так что лучше бы не склеивал вовсе; постоянно бил посуду, в его руках ломались даже гвозди! Парню старались не давать прикасаться к оборудованию, не просили что-нибудь принести-унести, подержать, подать, особенно когда речь шла о хрупких вещах. И уж, само собой разумеется, никто бы ему не позволил брать в руки музейный экспонат, но недоглядели, и Манжетов взял его сам.
