Россия. Новосибирск. Наши дни
В университетской аудитории было тихо. Солнечный зайчик бегал по потолку, натыкался на лампы, дрожал, повторяя рябь воды в уличной луже. Потом успокоился и притих в углу.
– Так что вы мне скажете, уважаемый Александр? – профессор Ангела Румкорф откинулась на спинку стула и посмотрела на высокого светловолосого парня, который задумчиво глядел в учебник, машинально потирая ладонью висок. – Не надо смотреть в книгу, там этого нет. Смотрите лучше в конспекты… ах да, я и забыла, Александр, что у вас были дела поважнее, чем мои лекции.
Светловолосый вскинулся в праведном негодовании.
– Ангела Викторовна! Вот вы ко мне придираетесь, честное слово!
– Я? – непритворно изумилась женщина. Опираясь на трость, она тяжело поднялась со стула и подошла поближе к расстроенному студенту. Пригладила свои седые волосы, коротко стриженные без намека на модную прическу. Потом вынула из рук Александра учебник и небрежно провела пальцем по обрезу страниц, которые сухо затрещали.
– Что тут у нас? Ах, бессмертный труд академика Мартынова… Чушь какая. Это, господин Рассказов, давно пора переписать. Учебник устарел, но, к сожалению, кое-кто в Минобре этого просто не понимает. Уцепились за свои чины и теплые места, развели бюрократию…
В голосе профессора Румкорф, несмотря на почтенный возраст, проскальзывали звонкие, почти девичьи нотки. Небрежно брошенный учебник шлепнулся на парту.
– Что вы на меня так смотрите, Дарья? Я что-то не то сказала, или на мне что-то не то написано?
– Нет… Ангела Викторовна… – тихо отозвалась тоненькая сероглазая девушка в джинсовой куртке, украшенной несколькими яркими значками. – Просто… я подумала…
– Это у меня на семинарах всегда поощряется, госпожа Пономарева, – усмехнулась пожилая женщина. – Говорите, не мнитесь, не укушу.
– Вы рассказывали на прошлом семинаре про начало войны, – помолчав, сказала девушка. От волнения она, сама того не осознавая, наматывала прядь рыжих волос на палец, – все эти политические предпосылки, первые дни, соотношение сторон. И только вскользь, практически одним словом упомянули про… про так называемых Охотников. Про особые части. Я потом попробовала поискать в архиве, у нас же практика. Но почти ничего нет, одни обрывки… как будто такого и не было никогда.
– Так это же легенда, Даш, ты что! – рассмеялась соседка девушки, пышная брюнетка с яркой восточной внешностью и длиннющей черной косой. – Какие Охотники? Это прямо как городские страшилки про Черную руку, Зеленую простыню…
Аудитория зашумела.
– Тихо, уважаемые коллеги! – Ангела Румкорф подняла руку. – Тихо. Вы же не школьники, а вполне солидные третьекурсники истфака. Которые уже должны уметь анализировать и делать выводы.
Она снова тяжело оперлась на трость и прокашлялась.
– Прошу прощения… Так вот, Дарья. Вы совершенно правы. Охотники – не миф. Они были. Создание Особых частей – это тяжелая, крайняя и вынужденная мера, на которую государство было вынуждено пойти в те, самые первые дни, когда враг спустил с поводка не только армию, но и силы, которые оказались выше людского понимания. Мы привыкли, что живем в мире сугубо материальном, где все подчиняется законам природы. Оказалось, что это не так. Оказалось, что есть другие законы, которые вполне можно назвать «что-то иное», и они способны стереть нашу реальность в порошок.
– Но… – Александр Рассказов ошарашенно вскинул руку жестом школьника, просящегося к доске. – Как же так?! Почему об этом так мало пишут?
– Потому что многие архивы после войны были намеренно подвергнуты чистке, – спокойно ответила Румкорф. – Потому что армейские архивы и данные спецслужб до сих пор засекречены. А еще – потому что почти все подразделения Охотников полегли в полном составе, не оставив после себя даже списков контингента. Кстати, их и было-то немного, всего несколько взводов.
Студенты жадно слушали, тридцать пар глаз не отрываясь глядели на профессора. Потом соседка Дарьи все-таки осмелилась вставить слово.
– Ангела Викторовна, но ведь сейчас рассекречивают почти все. Каждый день появляются новые статьи, которые основаны на архивных документах. Вон, Прижинцев, доцент с вашей кафедры, рассказывал нам недавно, что сумел получить доступ к личным архивам высшего руководства…
– Ну, для начала я бы советовала вам, Зейнур, делить все, что говорит господин Прижинцев, как минимум на четыре, – коротко улыбнулась Румкорф. Переждала вспышку смеха и продолжила: – Поймите вот что. ВСЕ архивы никогда не будут открыты. Потому что вещи, которые там хранятся – рапорты, донесения, сводки об операциях Охотников – содержат такое, чего обычным людям знать не нужно. По одной банальной причине. Бессонница замучает, или кошмары. Это как раз тот случай, когда вроде бы трусливая поговорка «Меньше знаешь – крепче спишь» оправдана на все сто процентов.
– Тогда откуда вы знаете про Охотников? – требовательно спросила Дарья.
– Откуда… – Ангела Румкорф сняла очки с толстыми стеклами и провела по морщинистому лицу рукой, словно стирая какие-то старые воспоминания. Тяжело опустилась на стул и невидяще уставилась в окно. Потом глубоко вздохнула.
– Ладно. Годы мои уже не те, чтобы зря опасаться.
Она надела очки, внимательно посмотрела на Дарью, обвела взглядом серьезные лица студентов.
– Я знаю про Охотников потому, что мне самой довелось столкнуться с их работой. Не скажу, чтобы это было приятно, хотя и воспоминаний об этом у меня почти не осталось. Слишком мало лет мне тогда было, понимаете ли… Но кое-что в память мне врезалось намертво. И кое-кто. Поэтому потом, уже став взрослой, я начала искать. По крупицам, буквально по молекулам воссоздавать картину.
Молчание – напряженное, внимательное – разлилось по аудитории.
– Начнем с того, что первые отряды Охотников формировались в условиях, близких к хаосу. После первого магического удара страна балансировала на грани поражения. Так уж получилось, что командиром самого успешного Особого взвода стал человек, хлебнувший горя – и штрафбата.
