Биографы часто проводят часы на кладбищах, переписывая в блокноты эпитафии. Но вряд ли кто-то из них наблюдает за тем, как раскапывают забытое захоронение. В отличие от вашего покорного слуги во время создания этой книги. Обнаружение могилы матери Джими Хендрикса было самым пугающим открытием за те четыре года, что ушли на написание «Комнаты, полной зеркал». И очень неожиданным. Это стало возможным только потому, что я просто не мог поверить, что в Мемориальном парке Гринвуд нет точного места захоронения Люсиль Хендрикс Митчел. Я приставал к администрации кладбища до тех пор, пока они наконец не отправили работника, вооруженного лопатой и старой картой, на поиски полуразрушенного надгробия. Биографы, которые пишут об умерших, в каком-то смысле тоже раскапывают могилы, а затем, подобно доктору Франкенштейну, пытаются хоть ненадолго, но вернуть своих героев к жизни на страницах книги. Обычно наша цель – воскресить персонажа, а не искать останки и древние гробы. Невозможно подготовиться к моменту, когда ты стоишь в кладбищенской грязи и с ужасом наблюдаешь за тем, как смотритель втыкает в землю лопату, словно небрежный археолог.
Если в этом приключении и был смысл, то он заключался в том, что зарождение этой биографии произошло на том самом кладбище три десятилетия назад. Будучи фанатом-подростком, я пришел в Мемориальный парк Гринвуд в нескольких милях к югу от Сиэтла, чтобы отдать дань уважения одной из легенд музыки. Как и любой другой паломник, я прокручивал в памяти слова своих любимых песен: “Purple Haze”, “Wind Cries Mary” и “All Along the Watchtower”, блестящего кавера на Боба Дилана. Заслушанные до дыр альбомы The Jimi Hendrix Experience были саундтреком моей юности и юности всего поколения. Отец столько раз слышал “Electric Ladyland” через стену, что точно знал, в какой момент начать барабанить в мою дверь – до того, как Джими Хендрикс впервые нажмет на педаль фузз-бокса.
Тогда, стоя у могилы, я знал только несколько фактов из биографии Джими, но его жизнь была настолько скандальной и экстраординарной, что сразу же обросла мифами и легендами. Статьи 70-х годов, которые я читал ребенком, превращали Хендрикса в бога электрогитар, и этот культовый статус стирал в нем человека. Подобно плакату на моей стене, он стал флюоресцентным силуэтом с невообразимым афро на голове и свечением вокруг. Казалось, его нельзя познать, словно он пришелец с другой планеты. Отчасти эта загадочность была результатом его гениальной игры, которая и десятилетия спустя не имеет равных, отчасти – следствием тумана, который старательно напускала вокруг него звукозаписывающая компания.
Эта книга – результат четырех лет работы и 325 интервью, попытка взломать этот код и превратить флюоресцентный постер звезды в портрет живого человека. Хотя формально я начал работу в 2001 году, по сути, я создавал эту книгу где-то на подкорке сознания с того самого первого визита на кладбище в 70-е. Как писатель, специализирующийся на музыке Северо-Запада США, я всегда видел в биографии Джими Хендрикса тему, за которую однажды возьмусь, точно так же, как начинающий актер знает, что его ждет заветная роль в пьесе Шекспира.
Впервые я написал о Джими в начале 80-х годов, когда были предприняты первые попытки создать его мемориал в Сиэтле. Несмотря на великолепные идеи (предлагалось создать парк или переименовать улицу), проект пал жертвой кампании по борьбе с наркотиками «Просто скажи “нет”», которая развернулась в те годы. Один телевизионный комментатор утверждал, что любая дань памяти Джими – романтизация «наркомана». Истерия свела на нет все усилия, и в результате компромиссом стал именной камень с подогревом в зоне Африканской Саванны в зоопарке Сиэтла. Это побудило меня написать статью, в которой я называл этот камень расистским и ксенофобским свидетельством того, как игнорируется музыкальное наследие афроамериканской культуры в преимущественно белом Сиэтле. Мемориал в виде камня (я проверил, он стоит до сих пор, но уже без обогрева – он сломался) сделал могилу Джими Хендрикса еще более важной точкой паломничества: мало кто счел зоопарк уместным местом для оплакивания или почитания Джими.
С Элом Хендриксом, отцом Джими, я познакомился в конце 80-х – тогда я брал у него несколько интервью об истории и наследии его сына. Один из моих первых вопросов касался могилы Джими: «Почему на надгробии самого известного в мире гитариста-левши выгравирована гитара для правшей?» Эл сказал, что это была ошибка создателей монумента. Он был не из тех, кто вдавался в детали, особенно когда речь заходила о его покойном сыне.
Эл показался добрым человеком, он пригласил меня в свой дом – в некотором смысле придорожный мемориальный музей Джими. Ни один родитель не хочет хоронить ребенка, но Элу было предначертано судьбой пережить своего первенца на три десятилетия. Все стены в доме увесили золотые диски и фотографии Джими. Среди семейных снимков Джими в младенчестве или в армейской форме нашлось несколько изображений, которые можно встретить в любом фанатском коллаже 60-х: Джими сжигает свою гитару на сцене поп-фестиваля в Монтерее; Джими в белой тунике с бахромой на сцене Вудстока; Джими в бархатном костюме с бабочками на острове Уайт. На стенах было несколько фотографий брата Джими, Леона, и, как ни странно, гигантская картина покойной немецкой овчарки Эла. На стене в подвале висел знакомый плакат с флюоресцентным богоподобным Джими – такой же, как был у меня в подростковые годы.
Я так ни разу и не спросил у Эла Хендрикса о том, почему могила матери Джими была утеряна почти на пятьдесят лет, – Эл умер в 2002-м. За годы работы над «Комнатой, полной зеркал» как минимум пять героев моих интервью скончались, включая бас-гитариста The Jimi Hendrix Experience Ноэля Реддинга. Я разговаривал с ним дюжину раз, и мое интервью с Ноэлем за две недели до его внезапной кончины в мае 2003 года стало, по сути, последним разом, когда он рассказывал свою историю, – осознание этого отрезвляло. Несколько раз за время написания книги я чувствовал, что эпоха Джими постепенно исчезает, и ее недолговечность делала мое исследование еще более глубоким и всесторонним.
И все же во время многих бесед и во многих местах, которые я посещал, Джими Хендрикс казался живым, я почти ощущал его дыхание. На Джексон-стрит в Сиэтле, бывшем центре афроамериканской ночной жизни, среди витрин магазинов, что пятьдесят лет назад были клубами, в которых выступали такие таланты, как Рэй Чарльз, Куинси Джонс и Джими, еще были свежи в памяти воспоминания о той жизни. На пустыре вниз по улице от 23-й авеню стоит дом, в котором вырос Джими; его сохранили для потомков. Остановитесь у цветочного магазина на углу, и пожилые дамы за прилавком вспомнят Джими из начальной школы Лещи. В «Старбаксе» через дорогу каждое утро пьет кофе седой джентльмен, который однажды танцевал джиттербаг с Люсиль, матерью Джими. А в доме престарелых на углу в инвалидном кресле сидит 88-летняя Дороти Хардинг, она рассказывает о той дождливой ночи, когда Джими появился на свет, и о том, как была его няней.
