Влажный воздух цеплялся к одежде не хуже полевого репейника. Мужчина в клетчатой рубашке с длинным рукавом и потёртых тёмно-синих джинсах прошёл вдоль полной до краёв чаши воды, оставляя за собой на мокром мраморе грязные следы. Он уселся на лавочку напротив третьей дорожки и принялся нетерпеливо ждать. Спустя минуту другой мужчина, пожилой, но ещё поджарый, выбрался из воды и присоединился к нему, вытираясь на ходу большим махровым полотенцем.
– Сначала корт, потом какой-то другой корт, футбольное поле… Теперь бассейн. Вас самих ещё не тошнит от собственной бессмысленности?
– Тогда почему мы всегда встречаемся в этом месте?
– Кроме очевидного? Потому что здесь вам вряд ли придёт в голову пытаться меня убить.
– Кто знает, кто знает… Я могу быть отчаяннее, чем кажусь на первый взгляд.
– И на второй, и на третий… Чем я обязан этой приятной встрече?
– Есть работа. Для тебя есть работа.
– Судя по всему, какая-то ещё работа, кроме той, что я с поразительной регулярностью выполнял для вас. Сомневаюсь, что вы решили вернуться к ручному труду в уже автоматизированной области. Ещё сильнее сомневаюсь, что вы настолько глупы, что можете полагать, будто вам удастся убедить меня вернуться к этому. Так что же это?
– Нечто большое.
– А как насчёт подробностей? Безопаснее ловить голой рукой в мешке голодную крысу, чем соглашаться на ваши предложения, не зная их наперёд.
– Да или нет? Никаких подробностей без согласия.
– Что мешает мне согласиться, выслушать все эти ваши тайны и послать вас куда-подальше сразу после этого?
– Мы действительно должны играть в такие игры? Мне на самом деле нужно всякий раз напоминать тебе, что ты зависишь от нас не меньше, чем эмбрион от пуповины?
– К чему тогда эти дурацкие вопросы? Да? Нет? Вы хотите знать, искренне ли заинтересован? Да мне плевать! Вот ответ. Единственное, чего я реально хочу, так это видеть вас, как можно реже. А лучше, не видеть совсем.
– Ну тогда будем считать, что это и есть твоя ставка в этом заезде. Теперь ты готов слушать?
– Да я уже слушаю достаточно долго, и этот разговор, похоже, не планирует заканчивается. Так что я предпочёл бы более сухое место и побольше одежды на своём собеседнике.
– Можешь ни в чём себе не отказывать.
Темнота. Электрические вспышки яркого, бело-голубого света, тянущиеся отовсюду, будто паутинки, собирающиеся в сине-зелёные, пульсирующие белым пятна. Одно из них всё ближе и ближе. Теперь другое. Свет яркий до боли. Свет. Свет. Свет. И снова темнота. Густая, словно закупоренная банка с чёрной краской.
Он чувствовал, что спит неглубоким, слегка тревожным сном. И отчего-то осознание этого простого факта вызвало у всей его сущности настороженное удивление, которое он успел лишь на секунду поймать в фокус, а затем оно снова расплылось в образах сна.
Ему снилось, будто он старая, позабытая всеми асфальтовая дорога. Сухая и пыльная. Изрытая выбоинами и трещинами. Затерянная где-то в горах среди безликого молчания деревьев.
В этом сне ему хотелось только одного: чтобы скорее пошёл дождь, будто его не было уже сотни лет. Чтобы он, тёплый и полноводный, омыл его от застарелой пыли, наполнил свежей водой все его рытвины, дал бы ему снова, пусть хоть ненадолго, почувствовать себя целым. И дождь, будто слушая его мольбы, сыпался с неба. Бурный и прямой, он колотил по соснам, по жухлой траве, по его пыльной, закостеневшей шкуре, заливая его лужами, наполняя каждую полость и каждую пору. Но вот что-то изменилось. Небо потемнело сильнее и сумерки сизым туманом окутали лес. Капли дождя стали тяжелее и медленнее и на мгновение точно замерли в синеватом воздухе, а потом ускорились и с невероятной силой забарабанили по лужам, превратившись в крупный град. Град принёс с собой холод. Вода подёрнулась тонкой, словно папиросная бумага, плёнкой, и начала замерзать, стремительно и неотвратимо. Вода в лужах, вода в рытвинах, вода в выбоинах, в каждой его поре. Превращаясь в лёд, она разрывала в клочья его старую асфальтовую шкуру. Взламывала его всего изнутри. Жгучая боль превратилась в чёрную пелену, застилающую полмира, весь мир, и лишь ветвистые силуэты елей бесшумно и быстро вращались над ним на фоне почти потухшего, тёмно-синего неба.
