Я сидела в небольшой кафешке-пекарне неподалёку от работы и ждала Рему. В тесном помещении толпились люди. Я чувствовала на себе интересующиеся взгляды коллег из соседних лабораторий, и от этого всё внутри меня сжималось. Я старательно пялилась в кофейный омут, то и дело поглядывая на часы. Я чувствовала себя атлетом, который поднимает штангу – но вместо того, чтобы, наконец, распрямиться, я замерла где-то на полусогнутых коленях, и пыталась выстоять в этой позе – неудобной и неестественной.
– Привет! Прости, что задержалась, – на столе внезапно появилась красная сумка Ремы.
– Ничего.
– Что, прости?
– Ничего…
– Тут так шумно, я ничего не слышу, – уже почти кричала она.
Я облизнула засохшие губы, открыла рот, чтобы что-то сказать, но не получилось издать ни звука, и я лишь опустила голову и прикрыла лицо рукой. В чашку кофе упала солёная капелька с носа, и на черной поверхности образовался кружок с бежевыми разводами моего тонального крема и пудры. Я не могла представить, не могла решиться сделать это – сказать ей правду. И сейчас, когда я пишу это, мне так же тяжело, как и тогда. Артур, прости что я скрывала от тебя…
Я подняла на неё свой взгляд, и под его тяжестью оживлённость Ремы иссякла. Она осела, придвинулась ближе ко мне и негромко произнесла:
– Пойдём отсюда. Я знаю одно место.
Как я рада, что ты не видел меня такой, Артур. Я выглядела как старуха. Я сморщилась и ссутулилась, сжалась и сгорбилась, голубые глаза помутнели, губы обсохли и побледнели. Даже мои некогда прекрасные белоснежные волосы посерели и сделали меня седой. Я боролась – до последнего, Артур, до конца. Я старалась ходить так, как обычно ходят люди. Но от этого было лишь сложнее.
***
Сердце Артура бешено колотилось. Руки невольно дергались то к телефону, то к клавиатуре; беспомощность разрывала изнутри. Что происходит!? Он с силой ударил кулаком по столу и схватился за голову. Не может быть, не может быть! Не может…
***
Мы ехали минут двадцать в абсолютном молчании. Рема не сказала, зачем позвала меня и о чем хотела поговорить, но всё и так было ясно. Она держала курс на полузаброшенный (городской администрацией) парк. Не знаю, почему этот парк оказался в таком запустении. Это было прекрасное место, даже сейчас, когда всё в нём захватили в свою власть лианы и сорняки. Мы пересекли небольшой парк и достигли крутого спуска к каналу. Земля была влажная, и острые каблуки Ремы легко впивались в неё. Она уверенно спускалась к воде. У меня перехватывало дыхание, сердце билось неровно, но я спускалась вслед за нею.
Внизу почти не было прибрежной тропинки. Только мокрый песок, да огромные валуны. Мы залезли на камень, и наши ноги свисали прямо над водой. Рема помогла мне сесть, затем сняла свои туфли и заботливо поставила рядом с собой. Она задумчиво запрокинула голову вверх, разглядывая розовеющие на закате облака. Я же вглядывалась в противоположный берег канала: на землю уже спустилась тень, и в домах, окруженных высокими елями, загорались тусклые лампы и маленькие садовые фонарики. За спиной оставался бурлящий Сан-Мирэль, который подсвечивали не столько фонари, сколько разноцветные витрины и фары машин; за спиной кипела жизнь, а впереди – была лишь укутавшаяся в вечерний сумрак тишина и неподвижный туман, наползавший на противоположный берег реки. Редкие облака на блёкло-голубом небе, по началу розоватые, раскраснелись, а потом стали гаснуть и темнеть, вместе с небом, и противоположный берег всё больше и больше погружался в тень.
Мы могли бы провести этот вечер здесь вот так, молча сидя на огромном остывающем валуне, любуясь красками неба, тишиной и течением воды канала. Задуматься о чем-то вечном и неважном, откинуться на камень, и, наконец, вернуться к истокам… Но этому не суждено было случиться. «Нас» никогда не было. Я никогда не испытывала к Реме тех же дружеских чувств, что она питала ко мне. Я не видела разумных причин её симпатии, но не собиралась отказывать ей. Ведь я не знала и причин моего к ней скептицизма. Несмотря на то, что Рема была, бесспорно, гением, она была по-детски наивной и доверчивой, вечно весёлой и легкомысленной. Кажется, всю свою умственную деятельность она направляла в исследования, а в жизни оказывалась неразборчива в людях. В подруги себе она выбрала меня, а отношения у неё вечно никак не складывались. И, тем не менее, я поддавалась и вечно играла с ней в дружбу. Хоть она и не была мне симпатична как человек – кроме неё у меня больше никого не было.
– Эмили, что с тобой?
– В плане? – я не знала, с чего начать.
– Брось, ты знаешь, о чем я.
Пятничные вечера, проведённые в барах и клубах, закрытые вечеринки в заброшенных зданиях и совместные походы на йогу – всё это осталось позади. На комоде в спальне в рамке фотография, где мы с Ремой, с бокалами текилы в руках, танцуем в караоке-клубе Антарес. Тем вечером мне действительно казалось, что, быть может, вот она – оттепель, что дальше будет лучше, и чёрная полоса начинает светлеть. Мы отмечали… не помню, кажется, весеннее равноденствие. Ну что за дурацкий повод для праздника! Она надела красное короткое платье, красные туфли, распустила свои ярко-рыжие волосы и торжественно накрасила губы вызывающе красной помадой – Рема была «огнём». А я была «льдом»: я оделась в белую полупрозрачную блузу без рукавов и белые джинсы с голубым омбре внизу. Что ж, белой помады у меня, по счастью, не оказалось, но учитывая мои белоснежные волосы, выглядела я достаточно «холодно». Смеясь до слёз без веских на то причин, мы доставали всех подряд: «Смотри, смотри! Видишь, она типа лёд, а я типа огонь!», и местный фотограф решил запечатлеть нас, и теперь это фото – всё что осталось от той меня, что веселилась тем вечером.
