Джанет затормозила мотоцикл на гребне холма и, твердо упершись ботинками в грунт, осмотрела пейзаж покатой, уходящей широкими волнами равнины с ломкой травой по колено.
Не без труда удерживая равновесие тяжелой машины, девушка заглушила мотор и во внезапно наступившей тишине неуютно ощутила, что в этом странном мире совершенно не слышно ни птичьего щебета, ни тихого бормотанья телевизора в чьей-нибудь комнате, ни даже шума далекой машины. Лишь легкий ветерок шевелил сухую траву, отчего травинки, задевая друг друга, издавали немолчный сухой шелест – единственный звук, нарушавший глубокую тишину этой жутковатой равнины.
Всюду, куда ни глянь, виднелось лишь неохватное море безжизненной травы с вкраплениями почернелых деревьев, а в самой дали местность окаймляла темная скалистая гряда.
Бледный серп месяца на сумеречно-синем, усыпанном золотыми искорками звезд небе мягко освещал окрестность, еще заметней оттеняя шоколадистость кожи Джанет.
Внезапно закашлявшись от неожиданно заклубившегося вокруг нее едкого дыма, Джанет обернулась, окинув взглядом место, откуда она приехала и где сейчас стелилась длинная черная лента обугленной травы, оставленная мотоциклом. Травинки возле ее ног все еще тлели.
– Да чтоб тебя! Если это Страна Эльфов, то треклятая королева могла бы ее хоть как-то обихаживать. Бардак сплошной!
От еще одного приступа кашля глаза ей зажгли слезы, а на лице ощущался маслянистый след. Вытерев глаза тыльной стороной ладони, она прищурилась в сумрачную даль.
«Черт, куда они делись? Должен же здесь быть хоть кто-то!»
Поморщившись от усилий, Джанет еле выровняла недюжинный вес мотоцикла. Сердито запустив мотор, она рванула по бескрайней равнине, сопровождаемая лишь огнистым выхлопом и черным следом, стелющимся сзади.
Двенадцатью днями ранее
Появление того человека первым заметил Джеффри. Стоял тихий субботний день, и мальчуган слонялся по своему излюбленному пятачку – в отделе сладостей, возле газетной стойки, – вожделенно разглядывая пакет ирисок с молочным шоколадом. Колокольчик над дверью, звякнув, возвестил о новом посетителе, и Джефф вскинул глаза, надеясь увидеть кого-нибудь из своих приятелей с лишней монеткой. Там стоял парень в длинном кожаном плаще со стоячим воротником и ослепительными пуговицами, всем своим видом возвещая, что он явно нездешний – можно сказать, с громкостью рупора на захолустном стадионе.
Когда незнакомец заговорил с мистером Граферти, владельцем магазинчика, его акцент был таким густым и вязким, что, по разумению Джеффа, в нем бы застрял даже самый наточенный нож бабушки, которым она разделывает воскресное жаркое. Скуку словно рукой сняло, и мальчуган буквально выскочил за дверь в поисках своих приятелей.
К счастью, те болтались поблизости, а потому все впятером последовали за незнакомцем, когда тот вышел из магазина, и тянулись за ним до самого конца тротуара на деревенской окраине. Там ребята остановились, не уверенные, сулит ли эта новая игра какой-нибудь выигрыш. Но замысловатая оснастка на длинном кожаном плаще незнакомца и его сверкающие серебряные пуговицы выглядели настолько неземными, что буквально взывали идти следом. Сорванцы так и сделали, проделав весь путь по асфальтовой дорожке к заброшенному имению в нескольких километрах от деревни.
Поначалу они держались на некотором отдалении (а вдруг таинственный незнакомец рассердится на их подначки или случайный камешек, который они нет-нет да и пуляли, целясь в его высокие кожаные сапоги). Но как только до них дошло, что ему нет до них никакого дела, они осмелели в своем озорстве.
Их мальчишеское упорство, казалось, окупилось, когда незнакомец остановился перед массивными ржавыми воротами старого дома Линнов. А затем у мальчишек и вовсе перехватило дыхание: пошарив в одном из притороченных к широкому поясу подсумков, незнакомец извлек оттуда ключ. Каким-то образом каждый из юнцов подспудно осознал, что тяжелый резной ключ, который незнакомец сейчас держит в руке, принадлежит ни к какой иной двери, кроме этой.
Вставив его в здоровенный металлический замок, бурый от ржавчины и в пятнах птичьего помета, человек какое-то время тужился, но повернул-таки ключ. Створки ворот с протяжным железным стоном разошлись под восторженное улюлюканье ребятни.
Само собой, каждый из них слышал сотни разных историй о поместье Линнов от родителей или их друзей за неспешной пинтой пива в пабе. Всем было известно, что перед кончиной последняя из этого семейства, престарелая вдова, выправила какую-то бумагу, которая до сих пор покрывала налоги на эти владения, так что все дальние родственники из Австралии и Канады могли сколько угодно спорить, кто из них претендует на это наследство, но так и не имели законного права сдвинуть с места хотя бы камень. А камни эти постепенно врастали в землю, откуда были извлечены много-много лет назад.
– С меня отец шкуру спустит, если узнает, что я был здесь.
– А ты не трепись, он и не спустит.
– Вообще смахивает на приглашение, скажете нет?
– Ну да, такого в нашей дыре ни от кого не дождешься.
– Даже стыдно камни в окна бросать.
– Если бы здесь хоть одно окошко уцелело.
– Да я так, просто.
– Просто только кошки родят.
Пройдя под их пытливым взором в ворота, незнакомец остановился и молча окинул взглядом развалины того, что, должно быть, было когда-то большим, сумбурным особняком из сурового серого камня. Россыпи битого шифера с рухнувшей крыши и разбросанные по двору обугленные балки свидетельствовали о давнем пожаре. Набухшая влагой древесина все еще пованивала гарью, но не она, а обилие плесени заставило чихнуть сначала Джеффа, а затем и Джейми. Оба по очереди вытерли руки о штаны.
Погруженный в раздумья, незнакомец осмотрительно пробрался через завалы к дальней стороне здания и вышел на семейное кладбище с надгробиями, имена на которых настолько выветрились, что едва поддавались прочтению. Здесь он опустился на колени и сдавленно заплакал, чем, признаться, привел малолетних искателей приключений в замешательство.
Этот выплеск чувств вызвал у них неловкость, словно они стали непрошеными свидетелями чего-то непостижимо личного. Особенно Джорди, который сам не так давно лишился отца и, хотя ни словом не обмолвился об этом друзьям, убежал после панихиды к себе в спальню и несколько часов бурно там рыдал.