Валентин Зверовщиков - Корова Стеллера, или Проверка правописания по-французски

Второго июня тысяча девятьсот тринадцатого года от рождения Христова в центральной и единственной газете Камчатки, поименованной изысканно и просто «Петропавловский листок объявлений» появилась заметка следующего содержания.

«В ночь на двадцать девятое мая на квартире знакомых убит неизвестным образом младший делопроизводитель канцелярии И.Г. Штарк. Изувеченный труп был найден поутру тридцатого мая хозяйкой квартиры N. Произведено дознание хозяйки. Вследствие исключительности произошедшего подробности происшествия разглашению не подлежат.

Желающих что-либо сообщить по существу дела просят обращаться к чиновнику по особым поручениям Клочкову П. М. Телефон № 2 и № 7».

Самое страшное противоправное дело, которое довелось вести чиновнику по особым поручениям губернатора Клочкову Павлу Михайловичу, был случай мордобоя в китайском кабаке Ли Ши-Тяна, когда местный богач Чурин, двоюродный брат знаменитого сибирского Чурина, будучи в сильном подпитии, дважды дал в ухо коллежскому асессору Леху, отчего у асессора сделалось сотрясение мозга.

Расследование не заставило себя долго ждать, и вскоре всё общество узнало, что ни первый, ни второй не помнят, собственно, из-за чего дело вышло.

За всестороннее и вдумчивое разбирательство оного преступления Клочков был произведен в чин ротмистра. Поэтому, когда ранним утром тридцатого числа его призвали выполнять служебные обязанности, он сильно изумился и поначалу запустил сапогом в денщика Белугина.

– Так и есть, ваш высокородия, лежит самым мертвым образом и вся морда синяя! Как бог свят, не вру!

И с истовостью старого служаки Кузьмич наложил на себя крест аж шире плеч.

В доме хозяйки N, а проще говоря, гражданки Колодилиной, у которой арендовал жилье покойный, стоял бабий вой, выдававший особые отношения хозяйки с младшим делопроизводителем Штарком, чего, впрочем, они не скрывали.

В городе, насчитывающем около тысячи жителей, каждый жил на виду. Ничего скрыть было нельзя. Да и двери сроду не запирали. Воровство на полуострове отсутствовало как понятие.

Колодилина Варвара уже несколько лет считала себя вдовой. Муж сгинул во Владивостоке. Последний раз его видели обкурившимся опиумом в тамошнем китайском притоне. И женщина содержала себя тем, что сдавала внаём всё, что имела.

Обложной дождь, зарядивший с утра, превратил поход к дому вдовы в пример гражданского мужества. Мокрый до нитки, злой и грязный по колено, Павел Михайлович вслушивался в вой женщины с тоскою волка посреди пустой степи. В комнате стоял стойкий запах сивухи, по причине которой сама вдова не могла упомнить, что вчера, собственно, было на квартире её постояльца и кто у него гостил. Когда-то красивое лицо женщины оплыло от беспробудного пьянства. И расспрашивать ее Клочков посчитал никчемным делом.

На время отпуска врачебного инспектора трупом занимался зубной врач Шумилин.

– Труп как труп, – сказал он после осмотра. – Признаков насильственной смерти нет. Однако под правой мышкой покойника обнаружена шишка неизвестного происхождения. То ли ударился где, то ли нарыв под названием «сучье вымя».

– Зубы в порядке? – спросил Клочков, но Шумилин шуток не понимал.

– Зубы не повреждены. Признаки драки отсутствуют.

В комнату, отряхивая зонтик, вошла жена губернатора Софья Михайловна.

– Боже ж мой, боже ж мой! – запричитала она с порога. – Бедный Иван Генрихович! Как это произошло, Павел Михайлович? Как же так?

– Вот, извольте видеть, – вздохнул ротмистр и поспешно добавил, – впрочем, что тут смотреть? – и накрыл бедного Ивана Генриховича сероватой простыней.

Денщик преувеличил. Синим у Штарка был только заострившийся кончик носа, выдававший делопроизводителя с головой. Действительно, Иван Генрихович, старательный на службе, жил тихо и попивал дома и незаметно для окружающих. На улице же его часто видели разговаривающим самим с собой, что служило поводом для насмешек и беззлобного подтруниванья.

Причины волнения губернаторши были Клочкову также понятны. Иван Генрихович, кроме служебных талантов, обладая невероятной харизмою, пользовался славой известного на полуострове аматёра-любителя по театральной части. Без ложной скромности он чтил себя любимцем камчатской публики и играл в театре «С.М. и Н. В. Мономаховых» характерные роли, где сама губернаторша, впрочем, на общественных началах, служила художественным руководителем.

Вот и в последней постановке драмы Софьи Михайловны «Долой пьянство!» в трех действиях, которую она написала саморучно, отравленная атмосферой морского порта, он исполнял роль алкоголика- отца, от которого отказались дети и жена, в результате чего потрясенный герой исправлялся и в финале все дружно пели оду государю-императору.

– И как же теперь быть? Что делать? – продолжала причитать Софья Михайловна.

Через месяц с материка должен был приехать владыко Нестор, которому она клятвенно обещала покончить с пьянством на полуострове. И что же теперь? Кто справится со сложнейшей ролью отца?

– Сумбатова-Южина, что ли, из Москвы вызывать?

В обозримом пространстве актеров такого уровня, как Штарк, просто не существовало.

Софья Михайловна жила в двухэтажном губернаторском доме по-соседски, поэтому обратно ротмистр с губернаторшей шли вместе.

Деревянный тротуар кончался непосредственно за домом начальника Камчатки, поэтому шли прямо по лужам, не разбирая дороги. Лицо женщины, мокрое то ли от слез, то ли от дождя, было одухотворено высокой печалью.

Вслед за дождем с сопок змеем спускался белый молочный туман и стремительно наползал на дома.

Расставшись с женщиной, изрядно продрогший ротмистр – это летом-то! – свернул в проулок, где находилась китайская баня, с намерением сейчас же окунуться в горячую ванну. На крыльце бани стояла молоденькая китаянка в кимоно и ласково и приветливо пробормотала что-то офицеру по-китайски.

– Расплодилось вас здесь, – в ответ недружелюбно сказал Павел Михайлович.

И действительно, треть от населения Петропавловска в тринадцатом году составляли китайцы с японцами да десяток американцев. Бани, продуктовые и промышленные магазины, аптеки, швейные мастерские, столовые – все принадлежало китайцам, и не существовало ни одной отрасли, в которой они не составляли бы значительной конкуренции для местного люда.

Камчадалы, только недавно выглянувшие из патриархального одеяла, надолго жизнь не планировали, брали от природы ровно столько, сколько необходимо, чтобы пережить зиму. Не сеяли, не пахали. Питались рыбой как хлебом. Били уток, продавали пушнину. Шкурку песца выменивали за бутылку браги.

Мясо вялили в балаганах прямо на берегу бухты, заготавливали в ледниках солонину, рыбу коптили, а юкола тухла в ямах для собак или вялилась без костей и соли на воздухе, отчего в городе стоял терпкий запах тухлятины.