Привет, меня зовут Козявка. Ха, да, вот так просто и смешно. Я маленькая девочка в розовых сапожках, цветном плащике. В одной руке у меня красный, в белый горошек зонтик, в другой руке – конфетка. Я потерялась. Я потерялась очень давно. Произошло непоправимое – я погибла. Совершенно случайно я убежала от родителей, я была непослушной девочкой и попала под машину.
Где я теперь? Застряла между мирами. Почему? Не знаю. Мне сказали, у меня, как и у остальных застрявших здесь, есть цель, задача. Мы спасаем самоубийц.
Я уже неплохо соображаю, ведь по человеческим меркам я здесь не первый год. То есть, внешне я не взрослею, я всегда буду Козявкой. Но внутри я уже взрослый человек. Мы не растём, ведь мы не живые. Мы похожи на полупрозрачные сущности, которые не до конца растаяли, и в них осталось немного человеческого обличья.
Больше мне нечего о себе рассказать: я знаю не больше вашего. Когда я попала сюда, то совсем ничего не помнила. Даже про то, что меня сбила машина, мне рассказал дядька (один из нас), который случайно оказался по (ту) сторонним свидетелем этого безобразия. Он не мог меня спасти, это не его работа. Это работа другого типа сущностей – хранителей. Да-да, типа ангелов-хранителей. Только они вовсе не ангелы, это просто их работа.
Вот вы, наверняка, не раз задавались вопросом: «Что потом? Куда попадает человек после смерти?». Я не знаю ответа. Но я знаю, что часть людей действительно попадает в какой-то иной мир, а часть попадает в пространство между мирами. В том, другом мире, я тоже никогда не была и даже не знаю, что он из себя представляет. Никто не знает, кроме главных из нас, но они никогда не рассказывают и не отвечают на вопросы. Кстати, вот что у меня осталось от маленькой девочки! Я навсегда осталась «почемучкой». Забавно? Ничего подобного. Это щекочущее чувство, когда где-то то ли чешется, то ли зудит. Так и хочется узнать и спросить кого-то: «А что это? А это что? А вот это? А почему так?». Мне попадает за это, кто-то меня не любит за это, кто-то просто терпит. За надоедливость мне и дали имя – Козявка.
Сначала меня никак не звали. Меня вообще не звали, я сама пришла. Такая маленькая, они все не понимали, почему я, такая мулюпусенькая, попала к ним, что со мной дальше делать. Признаться, я и об этом пыталась выспросить. Всё, что удалось узнать – это то, что я рекордно маленький человечек, попавший к ним. Уж не знаю, что я такого успела натворить!
Вот вчера, например, подхожу я к дяде Базилио. Говорю, точнее, как всегда, спрашиваю:
– Дядя Базилио, а почему я такая маленькая сюда попала?
А он говорит:
– Ты вредная, ты уже 100 раз меня об этом спрашивала, да и всех ты об этом раз 100—200 спрашивала, а может и больше. Не знаю я, я не знаю, я знаю не, не я знаю.
– А кто?
– Не знаю я, Козявка, ничегошеньки не знаю.
– Ну, вот ты почему сюда попал, дядя Базилио?
– Я… Жить не хотел, малышка.
– А зачем?
– Жить невмоготу было…
– Как это невмоготу жить? Разве жить надо мочь? Я думала, просто живут и всё.
– Нет, милая, жить не просто мочь надо, жить уметь надо.
– Разве это занятие какое-нибудь? Дышишь себе, ешь, спишь. Чего тут уметь-то?
– Глупая ты ещё! Уйди, не мешай, видишь, я за парнем слежу?
– За каким ещё парнем?
– А вон, смотри, тоже жить не хочет.
– Да!? Это же нехорошо! Ты ему поможешь?
Дядя Базилио засмеялся, прищурил глаза и погладил себя по животу-пузырю. Мне всегда казалось, что у него в животе пусто, как в пузыре.
– Конечно, помогу. Я для того тут и поставлен, следить за такими глупыми. Ай, подожди! Не отвлекай. Ответственный момент. Смотри, ему сейчас девушка позвонит и прощения попросит.
Мы пристально следили, как парень, истекая соплями, готовится отбросить коньки. Тут у него звонит мобильник. Парень игнорирует звонок. Дядя Базилио начинает нервничать.
– Ну, что же ты! Трубку бери, бери трубку, кому говорю!
Наконец, парень, лезет в карман джинсов, достаёт мобильник, нажимает на кнопку «Принять вызов». Ещё секунд через 5 мы видим на его лице спасение, облегчение, блаженство. Такое лицо было бы, если бы он ногу в раскалённых углях держал, а после звонка в ледяную воду опустил. Болезненное облегчение на его сопливом лице.
– Терпеть не могу, когда эти балбесы так пугают, – дядя Базилио вытер пот со лба и с тем же облегчением присел на стул.
– Драматицка пауза.
– Чего?
– Драматицка пауза, я говорю, – я стояла, сунув одну руку в карман плащика, а второй ковырялась в носу.
– Фу, ты чего делаешь? Некрасиво как. Ты же девочка.
– А он взрослый парень, а жизнью разбрасывается, идиот.
– У него были на то свои причины, – дядя Базилио принялся защищать сопливого. Даже подался телом вперёд, расправил плечи, будто заслоняя собой. Тоже мне, пузатый защитник.
– У меня тоже есть причины в носу ковыряться. А у него какие? Глупости это всё. Пока можешь дышать и ходить, живи.
– Почему сразу ходить? У некоторых людей нет ног, и они же живут.
– Вот видишь! Даже ходить не надо уметь. Дыши себе на здоровье. Хотя, конечно, с необязательностью умения ходить я бы поспорила. Вот зацементируют мужику ноги в тазике и в пруд бросят. Ходить мужик не может, дышать тоже уже не особо получается, вот и помер. – Хорошо мне рассуждать о ногах в тазике с цементом, разворачивая шоколадную конфету.
– Где ты всё время конфеты берёшь? И зачем они тебе, мы же не едим? – Дядя Базилио спросил, не глядя на меня.
– Не знаю, подкладывает кто-то. Как ни суну руку в левый карман – там всегда конфета лежит. А ем, потому что хочется.
Он уже не слушал меня и листал какие-то тетради.
– Что ты делаешь, дядя Базилио?
– Ищу, чем ещё парню помочь.
– А зачем?
– Ну как. Это моя работа, избавить парня от необходимости накладывать на себя руки.
– Он на себя наложил, когда убить себя захотел.
– В кого ты такая грубая, Козявка?
– Сама не знаю. Может, в тебя?
– Нет. Уж точно не в меня. Я может и не добряк, но и не вредный, как ты.
– Ну так и как же ты ему ещё поможешь?
– Есть одна идея. Работу хорошую подкину, карьерный рост.
– Чавоооо!? Это значит вот так делается, да? Кто-то пашет всю жизнь, спину горбатит, мужа-инвалида на себе тащит, детей растит, и подумать не смеет о том, чтобы всё бросить и коньки откинуть, а в итоге ничего – до самой смерти нищета, недолюбленность и слёзы в три ручья. А вот этому, значит, прыщу смазливому стоит трагическую сцену разыграть, и нате вам невеста и приданое?!
– С ума сошла, мелкая!? Пошла вон отсюда. Иди-иди, говорю.
Вот таким у нас был разговор с дядькой. Противный, так ведь?
Так я и не узнала у него тогда, как я тут оказалась, такая маленькая. С этим же вопросом я как-то ходила к старейшине нашему, одному из многих, конечно. Пришла. Он сидит, угрюмый такой, в кресле на выступе, как на троне. Облокотился, лицо на руку положил и сидит, думу думает. Я подошла, на коленку вскарабкалась, сижу, молчу. Он тоже сидит, молчит, на меня не смотрит. Я вздыхать начала. Он – ноль внимания. Всё глубже и громче вздыхаю. Уже так вздохнула, будто у меня гора немытой засохшей посуды, горячую воду отключили, а мыть всё равно придётся. Лицо несчастное сделала, попой поёрзала (говорят, ремня просит).
