– Ну, нет… – сказал Утц, приподнимая зад с сиденья и заглядывая поверх капота. – На машине я туда не полезу.
Лужа была огромной, жуткой… и, видимо, страшно глубокой. Рыхлая творожистая грязь подсыхала по краям.
– Может проскочим? – обреченно предложил Мигол. – По газам, и… А?
Он и сам видел, что дело гиблое. И если б вдруг шоферюга сходу согласился «ага, мол, смотри – как надо…», то сам бы потащил дурака из-за баранки. Он ведь тут посажен за старшего, как говорят «при кобуре» – специально для того, чтоб шоферюга рулем крутил не просто так, а в нужную сторону.
Но – просто зубы ныли, так не хотелось возвращаться. Десяток почти километров задним ходом… Он с тоской высунулся наружу из горячей тени кабины. Маленькое сердитое солнце полыхало в зените, безжалостное его свечение вышелушивало ветровое стекло. Ложбина, по дну которой петляла дорога, прогрелась, словно нутро хлебной печи. Тугие узлы кустарника по склонам щетинили колючие плети.
– Да ты что?! – ожидаемо вскинулся Утц. Дураком он не был и шоферскую науку понимал, в этом Мигол не мог ему отказать. – Утопнем же, как индюки на переправе.
– А по краю? – спросил Мигол. Он маялся, но продолжал спорить, вместо водителя убеждая самого себя. – Колесами на склон, врубить все мосты, и тихонько, бочком… бочком… Главное, чтобы тягач прошел, прицепы-то выволочем…
– Выволочем… – Утц посмотрел совсем уж презрительно. – Ну, попробуй – выволочи наволочку из-под Инночки.
– Чего?
– Это тебе не шахматы, – отрезал Утц. – Руля крутить – тут думать надо. Это кобуру носить – можно и бочком… и рачком. Говорю же – утопнем. – Он помолчал, стискивая баранку цепкими, как птичьи коготки пальцами… потом опять отрицающе дернул щекой. – Не, не получится… склон вон какой, а мы нагружены, как сволочи – или сцепку сломает, или тягач перевернет. Даже если одним колесом – стащит тягач, точно говорю стащит. Даже пузырей не поднимется.
– Ну, а чего делать-то? – раздражаясь, спросил Мигол. Он снова достал карту и разложил ее на коленях. – Какого хрена? Столько перли… Возвращаться теперь?
– Раком… – Утц разом скис и затосковал. Перспектива втискивать тридцатиметровую сцепку задним ходом в изломанную ухабистую кишку оврага способна вселить ужас в самого стойкого шоферюгу. Он выставил за окно стриженный затылок и, скручивая худые лопатки, принялся осматривать увитые кустарником склоны. Голова его дергалась на костистой цыплячьей шее. Тонкие как шнурки косички за ушами, заплетенные по-урумски, но окаменевшие от пыли – щелкали по коже, размазывая пыльный коричневый пот. Мигол дернул ручку, потом раздраженно отопнул дверцу кабины и полез под солнце, обжигаясь о нагретое железо.
Можно было, конечно, рискнуть вскарабкаться на склон, выбрав место, где кусты пореже, и выбраться из балки, перевалив через гребень… но, во-первых, затащить все четыре навьюченных железом прицепа на такую кручу наверняка не удастся, даже у фронтового тягача на это мочи не хватит… а во-вторых, еще неизвестно – что там, за этим гребнем… Вряд ли под какой-нибудь начальственной фуражкой нашлась голова, распорядившаяся пробить дорогу по дну извилистой балки, имея рядом гладкую, как стол, пустошь. Карта, которую Мигол получил перед рейсом, была старой, военной еще… и все прилегающие к балке области были помечены пунктирной штриховкой, фактически означающей непроходимую местность.
Обшивка кабины прижигала ладони, и Мигол старался как можно меньше касаться железа. Он посмотрел наверх – над правым гребнем скреб сухими прутьями чахлый подлесок, а из-за него, роняя пересушенную желтую хвою, возвышался древний, старческой мрачности бор, весь в проплешинах отмерших крон, с укутанным пластами прелой паутины средним ярусом. Обломанные голые сучья блестели на солнце – как кость. Тонкая кирпичная пыль высеивалась оттуда.
– Глубину хоть промерь… – сдаваясь, сказал Утц.
– Чем? – спросил Мигол. – Хреном? Лопату же ты пролюбил…
– Багром… – неохотно сказал Утц. Лопату он, действительно, глупо оставил воткнутой в землю около погрузочной, тут крыть было нечем… – Он в ящике за кабиной. С твоей стороны.
– Ага! – обрадовался Мигол. – Так я и знал – опять нагреб добра, поди, полные сундуки. Вот ты бурундук! А если застукают? Мало по башке получал?
Утц ответил неопределенно – мол, лучше уж башка в шишках, чем с голой жопой в поле… Дизель мерно молотил, подогревая и без того раскаленную степь – горячее марево мельтешило над капотом.
Обжигаясь, Мигол отвалил продавленную заслонку.
– Господи! – только и сказал он. – Одно добро…
Нутро жестяного пенала было до отказа забито разнообразным бренчащим железом. Утц не терял времени, пока грузили прицепы – здесь, похоже, было всё… Подернутая коркой мазутного жира добрая половина матчасти ремонтно-моторного батальона была утоптана в ящик, размером метр на полтора. Спирали возвратных пружин торчали из кучи, раскачиваясь, как тараканьи стрекала.
– Где здесь может быть багор? – с ужасом сказал Мигол.
Даже не пытаясь объяснить, Утц лязгнул открываемой дверью – прогрохотал сапогами сначала по железу капота, потом по крыше кабины и, свесившись оттуда, прицельно извлек из кучи обрезок трубы длиной в руку, с наваренным поверх хищным крюком.
– Смеешься?! – спросил Мигол, принимая нагретую мажущую железяку. – Это – багор? Что им вообще можно померить?
Утц насупился.
– Глубину…
– У Инночки твоей, что ли? – Мигол швырнул брякнувший багор обратно в ящик – тот остался вызывающе торчать – и обтер ладонь о горячий металлический лист. – У тебя колеса раз в пять больше этого багра… Да у меня и хрен длиннее…
– А что я тебе дам? Оглоблю? Или вал карданный? Не нравится багор – иди ветку сломай.
Мигол сплюнул на зашипевшее железо, и спрыгнул на крыло тягача… оттуда на широченный бампер… потом на спекшуюся твердую землю.
Сухая обморочная трава хрустнула под подошвами. Звонко разщёлкнулся раздавленный панцирь насекомого. Мигол мимоходом глянул – кузнечик вяло сучил иззубренными пилками ножек. Кузнечиков здесь было множество. Стрекот их оглушал. Шевелились кругом зонтики соцветий, вытряхивая горькие коричневые облачка. На кустарниковой щетине, цеплявшейся за склоны, трепетали под собственной тяжестью огромные розовые бутоны. Непонятно, отчего они не выгорели на этом солнце до головешек… Сразу два ошалелых кузнечика запрыгнули Миголу на ногу, на брючную складку, и застрекотали, защекотав сквозь истонченную частыми стирками ткань. Мигол раздраженно смахнул их.
Плакал теперь лишний день отдыха, с сожалением подумал он. И не просто плакал – рыдал. Опережения графика, как они рассчитывали, не получилось… Наоборот – корячится опоздание и, причем, похоже со всеми этими маневрами задним ходом и поисками новой дороги – не на один день… А это значит – сдать сцепку и, получив вместо премиальных пинка под сраку – сразу же опять в рейс, и опять надолго, и опять в тьму-таракань… и хорошо, если успеешь подержать голову под струей воды у колонки. И пожрать по-человечески.
