В некотором царстве-государстве жил, не тужил один знатный-презнатный вельможа. И славен был тот вельможа не только как большой и важный, но ещё и как отважный, до мозга костей верный-преданный отечеству, осенённый великой благодатью в виде всяческой благосклонности со стороны царствующих персон, удостоенный неисчислимого множества почётных званий и наград воевода.
Состоял столь блистательный образец удачного, и даже, можно сказать, счастливого средоточия чиновных успехов, как рассказывают правдивые летописи, на казённой номенклатурной службе в о-очень высоких, близких к монаршему трону чинах и рангах много-много лет. Так много, что со временем и сам, запутываясь в подсчётах, не мог точно сказать, сколько. Да и никто другой, что вокруг, что около, не помнил за такой давней давностью не то что полной выслуги лет этого чрезвычайно ценного для государства человека, но и как его (экая досада…) звать-величать по имени, да по батюшке. И, не мудрствуя лукаво, называли люди воеводу меж собою попросту согласно неизменной почти что все его долгие трудовые годы департаментской принадлежности – мытарём. Мытарь да мытарь, запоминается легко, тем более что как служака он, известное дело, был настоящим эталоном исполнительской дисциплины – лихой, на редкость рьяный и строгий, и до того ушлый-хваткий в сыске подлежащих изъятию материальных ценностей, что от всевидящего ока этого поистине Мытаря с большой буквы (так и станем его обозначать) утаить-припрятать хоть копеечку неучтённого дохода было ой, как непросто, а уж от всегребущих рук его почитай каждому трудящемуся подданному царства-государства не единожды приходилось терпеть обиды. Умудрялся он порой изымать из кладовок и тайников незадачливых прятальщиков товару и денежек больше, чем они успевали туда положить. Словом, мытарь – он, как говорят знающие люди, и в Африке мытарь…
Потому-то и неудивительно, что помнить сего чинушу государева проще было именно по страсть как серьёзной должности – что правда, то правда, суров и крут на расправу он был при исполнении служебных своих обязанностей, особенно по отношению к простому люду. Ведь, согласно должности этой, как мы уже поняли, поприще его мытарское состояло в каждодневном и неукоснительном взимании с трудового народа-кормильца налогов да прочих поборов и податей для пополнения государственной казны, в традиционно хранимой, дабы далеко не ходить, большей частью в железных сундуках прямо под троном самого царя-государя.
(А царёк тот, надобно сказать, был, на зависть другим царям, совсем ещё молод и здоров, а потому непоседлив и любознателен, да ещё и неунывающий весельчак, неугомонный прожигатель жизни, каких мало среди великих властителей, потому и во дворце своём, да и вообще в родном царстве-государстве собственнолично появлялся куда как редко по причине всепоглощающей страсти к путешествиям по морям-окиянам и дальним странам, пышным пирам и танцулькам-балам в гостях у многочисленных дружественных королей, князей и императоров, пламенной любви к охоте на диких зверей, к состязаниям в силе и ловкости, ну и всяческим другим молодецким забавам в разных уголках земли, а потому давно отдавший контроль и надзор за государственными, в том числе казённо-финансовыми, делами у себя на родине в откуп своему особо доверенному помощнику – Главному Правителю, который и восседал в отсутствие государя на его троне как на своём.)
Остальная же, не умещающаяся под троном часть казны, про запас на случай непредвиденных бедствий, береглась в тайном загашнике у Мытаря, по совместительству выполнявшего обязанности ещё и главного государственного секретного кладовщика. А покуда, как болтали злые языки в народе, эти могущественные вельможи – Правитель и Мытарь приходились друг другу кумовьями, Правитель в некоторые разы, когда в основной казне в тронном зале денежные припасы подходили к не угаданному дворцовыми счетоводами концу, иль ещё какая-нибудь напасть вроде экономического дисбаланса приключалась, забегал по-свойски, по родственному к Мытарю перехватить, как говорится, не в службу, а в дружбу мешок-другой золотых на неотложные нужды, не подумайте плохого, конечно же – исключительно родного царства-государства. А Мытарь, призванный по долгу службы блюсти казённый интерес как свой собственный, со вздохом, но дисциплинированно выдавал требуемое (несмотря на безграничное доверие к Правителю-сродственнику – строго под квитанцию). Затем скрупулёзно подсчитывал остатки так любовно охраняемого им государева золотовалютного резерва, подбивал одному ему доподлинно известный и понятный итог, ещё раз, уже тяжелее, вздыхал, облачался в шлем, кольчугу и латы, вооружался до зубов для устрашения возможных встречных врагов, брал в руки плеть и дубину для приведения в подобающую покорность наиболее строптивых-непослушных налогоплательщиков, и в очередной раз шёл честно и неустанно, по многолетней своей привычке, изымать и выгребать. А что ему оставалось делать?..
Что же касается вышеупомянутой служебной строгости Мытаря, то здесь и вправду шутки прочь, о поблажках даже не заикайся. Коль полна его стараниями казна, и есть, благодаря этому, на что содержать войско сытое да хорошо экипированное – глядишь, и страна пребывает в спокойствии, надёжно защищена от набегов извне. И царь-государь, наслаждающийся где-то в чужих краях на своих излюбленных охотах и балах-карнавалах, доволен благодаря регулярным утешительным донесениям специальных гонцов-ябедников и не менее регулярному подвозу свежих сундучков с золотыми червонцами на текущие расходы. Да и… на достойное содержание куда более многочисленной и прожорливой братии, чем даже охраняющее рубежи страны доблестное войско, – целого полчища слуг государевых в лице боярской знати, которым не только сладко поесть-попить хочется, но ещё и на золочёных каретах заморского изготовления друг к другу в гости ездить, чтобы там, в гостях, ещё вкуснее-сытнее покушать, – тоже толику казны отщипывать надобно. А ещё… дворцы соответствующие каждому хотя бы по нескольку штук под это хлопотное дело… наряды-украшения для жён и наложниц, и прочая, и прочая, и прочая…
Вот и трудился-огребал Мытарь во славу и величие родного отечества, царя-солнышко любимого и его верного наместника Главного Правителя с присными, не щадя живота своего. Но во сто крат больше не щадя животов тех простых государевых подданных, которые сотворяли своими руками всё – от сохи для себя до тех же золочёных карет для Главного Правителя и его приближённых, алмазного ковра-самолёта для нанесения заморских дипломатических визитов и прочих далёких поездок царя-вседержителя, и звонких церковных колоколов для златоглавых храмов, чтобы всё вокруг пело-звенело во славу, уже упомянутую. Животов мильён раз, опять его же, Мытаря, стараниями обобранных до нитки крестьян, ремесленников, иконописцев-богомазов, скоморохов и прочих умельцев, которых какой-то юродивый обозвал однажды странной и хоть чуждой по звучанию, но почему-то сразу же намертво прилепившейся одной на всех кличкой – «электорат». Никто в народе, ввиду поголовной неграмотности, не умел расшифровать доподлинного смысла этого необычного прозвища, но многие смутно догадывались, что под таким трудно усвояемым неискушёнными простолюдинскими мозгами названием кроется святая обязанность всех и каждого – от качающегося в люльке несмышлёного младенца до выжившего из ума дедушки – выбирать на общенародных сходах либо самого царя, либо, пока царь этот отсутствует и не издаёт никаких новых указов на этот счёт, каждый раз одного и того же ближайшего ему, государю, помощника-приживальщика – Главного Правителя, у которого по-древности и зубы-то давно повыпадали, и темечко от последних седых волос избавилось-оголилось полностью, и бородёнка оплешивела, сделавшись похожей больше на козлиную, нежели на грозную боярско-воеводскую, а он всё управлял, и управлял, и управлял… и управлял хуже и хуже, поскольку, как и немолодой тоже его кум Мытарь, из-за этой самой старости-дряхлости уже многого не помнил, в том числе и куда деньги из казны частенько исчезали целыми возами.
