Москва, аэропорт Шереметьево. 12 февраля 2005 года.
– Внимание! Рейс № 333 «Москва – Гавана» задерживается на два часа.
И дальше – то же самое по-английски. И еще раз. По-русски и по-английски.
Четкое сообщение, отстраненно и гулко разносившееся по огромному аэровокзалу, снова и снова подтверждало, что задуманное, отодвигаясь, обречено на неуспех. Собственно, это путешествие и не могло быть успешным. Ни успешным, ни счастливым, ни даже просто радостным. Полина знала это с самого начала (интуиция обычно ее не подводила). Знала, но…
И все-таки… зачем она едет? За тридевять земель – зачем?
Примчался Александр (да, именно так, полным именем, чаще всего называла она младшего сына; и очень редко, по настроению, он бывал у нее Сашкой), взъерошенный, с горящими глазами. Он впервые оказался в международном аэропорту, и вообще – в аэропорту, и вообще – в дальней поездке. И его поражало все: объемы, звучащая кругом иностранная речь (он с удовольствием вылавливал знакомые слова), обилие стекла, света и блестящего металла. А особенно ему нравился гладкий, сияющий пол, по которому, разогнавшись, можно было скользить, как по льду.
Александр был очень пластичным и музыкальным (ничего удивительного: гены!) и легко совмещал школу с занятиями сразу в двух студиях: вокальной и эстрадного танца. Пожалуй, успевал бы и еще чем-нибудь заниматься, но пока просто не придумал, чем именно. Было коллекционирование марок, потом – монет, был судомодельный кружок – все ненадолго, а вот увлечение музыкой и танцами пока не проходило. Полину это радовало и озадачивало одновременно. Она не понимала, как эти таланты можно применить в жизни. По ее твердому убеждению, мужчина должен или Родину защищать, или серьезно работать головой (изобретать, руководить), или что-то делать руками. Гуманитариев Полина откровенно не любила. Она мечтала о том, чтобы сын поступил в военное училище (она знала – в какое), но пока не придумала, как заразить его этой идеей.
Старший, Антон, не захотел идти в военные. Будет программистом. Это неплохо. А вот Александра она видела в будущем офицером, хотя нужных задатков (например, дисциплинированности, исполнительности) у него, прямо скажем, не наблюдалось. И все-таки ей очень хотелось, чтобы он пошел по стопам своего отца.
Недавно ему исполнилось четырнадцать, но выглядел он лет на одиннадцать, не больше. Абсолютный ребенок. Не в меру подвижный и слишком шумный. Никакого намека на подростковую сосредоточенность и закомплексованность.
– Ма, ты слышала? Наш рейс задерживается! – громко и радостно сообщил сын.
– Не кричи, – спокойно ответила Полина. – Веди себя прилично. И не исчезай так надолго.
– Ладно, – сказал он. И снова умчался.
Она почти не беспокоилась о сыне, который осваивал новое пространство. Этот ребенок не пропадет. Со всеми познакомится и всех обаяет, все расскажет и обо всем расспросит. Не потеряется. Ни в аэропорту, ни в жизни.
Рейс «Москва – Гавана». Неужели она проделает этот путь?
Свистящий гул взлетающих самолетов, плотная пелена людского гомона, разрезаемая стальными нотами строгой и четкой информации, подтверждающей необратимость происходящего, – все это каким-то удивительным образом существовало без нее, Полины. Она чувствовала себя лишь случайным свидетелем, но никак не участником этой завораживающей, красивой и странной жизни, в которой люди легко и даже как-то бесшабашно пересекают параллели и меридианы. Казалось, что это и есть их нормальная жизнь: ожидать регистрации в дорогих кафе и барах, проходить на посадку, вероятно, получать удовольствие от комфорта во время перелета и не испытывать при этом противного, липкого страха, который начал мучить ее еще неделю назад.
Полине было неуютно, тревожно, тоскливо – в отличие от Александра, который беззаботно плескался в новых эмоциях и был радостно открыт для новых и новых впечатлений. Да, ее младший сын во всем этом – как рыба в воде. За него можно быть спокойной. Вот Антон… Антон совсем другой. О нем душа болит постоянно. Как он там теперь? Холодильник забит едой, а он лишний раз к нему и не подойдет.
Полина взглянула на часы. Скоро старший вернется из института – и сразу за компьютер. Потом, поленившись разогреть обед, схватив бутерброд, помчится на тренировку, на свой футбол. Вспомнит, что надо поесть, ближе к ночи, не раньше. Была бы мама… Трудно представить, что было бы с ней, если бы она узнала, что дочь оставила Антона, любимого внука, одного на целую неделю… Не узнает… Ничего и никогда не узнает.
Понять до конца, что мамы уже нет, пока не получалось, хотя прошло больше года, как ее не стало.
Теперь у Полины были только сыновья. Отец умер пять лет назад, сестер-братьев родители для нее не завели, родственников ни по какой линии тоже не осталось, даже дальних. Кроме сыновей, у нее не было никого. Только школьная подруга Люська. Правда, круг общения у Полины достаточно широкий (с ее профессией это неизбежно). Коллеги, приятельницы-однокурсницы, множество клиентов…
Со всеми Полина умела поддерживать ровные, хорошие отношения. Беседовала по телефону, заходила к кому-то в гости, звала кого-то к себе. Она интересовалась чужими делами, хранила чужие секреты, а вот в свою душу никого не пускала.
Давая другим возможность подробно проговаривать все, что наболело, Полина почти никогда не делала этого в ответ, чего от нее почему-то и не ждали. Всем, кто постоянно общался с ней (не любила она это слово – «общаться», но как еще скажешь?), хотелось прежде всего поведать о себе. На нее, Полину, просто не оставалось времени. Иногда она делала попытки что-то сказать, но… не складывалось. Да и к лучшему. Потому что потом она, скорее всего, жалела бы о своей слабости.
Раскрыться означало для Полины проявить слабость. Именно для нее. О других она так не думала. Выслушивала. Понимала. Советовала, если об этом просили. Спешила помочь, если это требовалось.
Психологи, как известно, делят всех людей на интровертов и экстравертов, объясняя при этом, что в чистом виде в жизни ни тех, ни других не встречается, как не существует абсолютно черного и белого, абсолютных добра и зла, горя и радости, – все взаимопроникает, смешивается, и четкое разграничение в реальности невозможно, только в абстракции, идеале и никак иначе. Так вот Полина по части интровертности была, очевидно, ближе других к идеалу. Так и расценивала себя: интроверт. И вовсе не страдала от этого, а, напротив, внутренне гордилась своим одиночеством, имея в качестве примера героев Джека Лондона, Ремарка и Хемингуэя – именно этих трех писателей она выделила для себя еще в детстве и в течение жизни не поменяла своих литературных пристрастий.
