Чашка Шрёдингера
Следующее помещение, в которое я вошёл, вызвало ассоциации с перевёрнутой фарфоровой чашкой. Огромной чашкой из сверхдорогого расписного фарфора, такого типа, который продаётся в аэропортах. Цвета слоновой кости стены пропускали оранжевый свет, похожий на свет заката. У самого купола – дна чашки – блестели золотом две тонкие полоски, а у самого пола, до жути напоминающего дешёвую пластиковую салфетку, по стенам шли причудливые орнаменты с подвешенными вниз головой пунцовыми розами. Розы ещё больше усиливали ощущение, что я внутри перевёрнутой чашки. Ассоциации. Они здесь могут стать и союзником, и самым страшным врагом.
Вход за моей спиной исчез, а выхода нигде видно не было. Мой затылок ощутил подкрадывающийся приступ клаустрофобии. Надо бы попридержать нервы, а то приступ реально подкрадётся, оказавшись очередным муторным монстром. Я сосредоточился на форме и значении орнаментов. Золотые и пурпурные пунктиры свивались и развивались в сложные псевдообъёмные рисунки, напоминающие призрачные руки, держащие розы. Миа Каро, что ты там навыдумывала?
Что бы сейчас не происходило в твоём мозгу, я не могу привнести сюда ничего своего, могу только использовать. Но, чтобы использовать, я должен понять логику или сыграть на ассоциациях. Например, розы. Розы пунцовые, как щёки девушки, проведшей целый день на свежем воздухе и пьющей чай на открытой веранде. Пухлые щёчки слегка подгорели на солнце, да ещё и чай горячий, и закат оранжевый, вот они и пунцовые. Руки держат чашку. Девушка больше не хочет чаю и переворачивает чашку. Логично. Но Миа Каро – не башкирка, значит, она не переворачивает чашку, когда больше не хочет пить. Она просто её отставляет.
В отличие от предыдущих помещений и мест, где я оказывался на самой границе её замкнутого сознания, это не имеет выхода. Значит, можно предположить, что я приблизился к переходу на следующий уровень. Разгадаю тайну чашки и, возможно, увижу нечто, что приблизит меня к окончательной разгадке. А с чего я взял, что это именно чашка? Это купол. Она любила Италию. Собственно, я знаю два очень известных итальянских купола – это Пантеон и мавзолей Теодориха Великого. Нет, не те: форма, материал стен, орнаменты. Ещё и салфетка под ногами. Дешёвая, из сетевого супермаркета, какие домохозяйки любят использовать на открытых верандах. Что на ней изображено? Судя по цвету апельсин или персик, больше мне разглядеть не позволяет масштаб. Я ведь сейчас не больше паучка. А это мысль – паучок. Орнамент – паутина. Паутина липкими руками удерживает пунцовую, как юная дева, розу. Дева раскраснелась от… От гнева, не в силах доказать свою правоту. Да, Миа Каро такая. И паутина всегда её крепко держала, не давала упасть, но и развиваться тоже не давала. И, да, она боялась пауков.
Зачем же ещё можно перевернуть чашку? Снова затылок ощутил нечто. И это не клаустрофобия. Символизм, простой символизм, практически детские ассоциации, которые и должны бытовать на окраине сознания, загнали меня в безвыходную ловушку.
Шрёдингер, когда ставил свой бесчеловечный эксперимент, поместил кошку в информационный вакуум: задохнуться нельзя, но никого вместе с ней в ящике не было. Со мной же чёртова уйма моих монстров, её монстров, НМИИИ, да ещё этот чёртов паук, которого она накрыла чашкой. И он больше меня. Правильно, каков масштаб мыслителя, таков и его конец. Разбить фарфор? Нет, сейчас он для меня прочнее бетона. У меня пара секунд на то, чтобы сообразить, как отсюда выбраться.
Портреты на стене
Сообщение застало меня, когда я пытался вылететь в Торсхавн из Бергена. Длинный текст на правильном, излишне литературном языке, выдававшем иностранца. Собственно, и подпись – " с уважением Карол Шпендрик" – свидетельствовала об этом. Взвесив все "за" и "против", я решился и вылетел не в Торсхавн, а в Вену, через Амстердам. Не скажу, что был тогда спокоен. И не взволнован. Я испытывал смесь облегчения и бешенства. Долбаная сучка.
Единственная женщина, которая могла.., может довести меня до истерики – Миа Каро. Прошло больше сорока лет с тех пор.
Шпендрик оказался огромным словаком в мятом лабораторном халате и очках. Очки – странный аксессуар для современного учёного, занимающегося нейромедиаторной коррекцией. То есть он может запросто отрастить человеку новый гипофиз, но подправить себе зрение не в силах. Хотя, может, он сильно загружен.
Когда я вошёл к нему в кабинет – кстати, весьма современный, с системами биофильтрации – и представился, он долго разглядывал меня, как будто вспоминал причину, по которой я здесь оказался. Потом снял очки и заговорил, начав с того места, на котором заканчивалось его послание:
– Рад вас видеть. Итак, вы должны знать, что слишком мало кандидатур подходят для инвазивно-личностного сканирования. Прежде всего, это люди с устойчивой психикой, – "Это не я" – никогда не подвергавшиеся процедурам нейромедиаторного имплантирования, – "Подхожу" – одновременно кандидаты должны быть хорошо, пусть не глубоко, но широко образованными и не быть привязанными к банкам данных, – " Мы все учились понемногу" – желательно, не имеющие сильных привязанностей к объекту исследований, – "Никаких привязанностей, это одержимость" – как правило, это люди в возрасте за восемьдесят.
Он посмотрел на меня. Переложил очки со стола себе в карман. Пожевал губу. Сцепив пальцы, продолжил:
– Вы должны знать: я нарушил процедуру, убрав галочку из графы "лично не знаком". И знаете, что произошло?
– Не представляю.
– В изначальной базе было восемьдесят одна тысяча триста двенадцать человек. После исправления их стало восемьдесят одна тысяча триста тринадцать.
– Странно, казалось бы…
Я замялся не в силах подобрать слова.
– Я тоже так сначала подумал. Но затем, после тщательного анализа… Вы в курсе, что случилось сорок лет назад?
– Она неожиданно исчезла.
– Да. Несколько важных патентов в нейротрансмиттерной имплантологии. Корпорация готова была продлить с ней контракт за любые деньги. И она согласилась с условием, что ей помогут оборвать связи с прошлым.
– У неё была склонность…
– К суициду? – Шпрендик поджал губы. – Да, крайне агонистический тип личности. После смены личности и переезда она, как бы, освободилась от прошлого, хотя её интерес к нейротрансмиттерному имплантированию, говорит о.., – он снова пожевал губу.
– Замена наркотикам и алкоголю.
– В какой-то мере, да… Но она ведь никогда?..
– Профессор. Доктор. Эээ. Как я могу к вам обращаться?
– Можете просто Карол.
– Карол, сколько вы её знали?
– Тридцать девять лет. Я её ученик. И знаком с её профилем, прежде всего, как партнёр по исследованиям. Разумная предосторожность, – он отвёл глаза и замолчал.
