– Мы перестали ценить простые радости: сыр и вино в холодильнике, свежий хлеб с хрустящей корочкой…
– Свежий хлеб вреден для желудка. Хлеб надо есть после того, как он полежит день-два.
– И не хлеб это вовсе, а сдоба, вы видели сколько туда сахара бросают? И яйца, и дрожжи эти… Вы вообще знаете, что все подростковые прыщи – из-за дрожжей? Есть можно только бездрожжевой хлеб!
– И только на муке грубого помола!
– Лучше на ржаной. Все застои и газы выводит из кишечника.
– Хммм. Ну хорошо. Мы перестали ценить простые радости: сыр и вино в холодильнике…
– Вино? Вы называете эту подслащенную воду вином?
– Нормальное вино вызревает минимум пять лет!
– Вы с коньяком путаете, уважаемая.
– Что я путаю, да я все знаю, да я это вино всю жизнь вызреваю! И вообще – вино вредно! Эта ваша пропаганда алкоголизма…
– Ладно-ладно, извините! Мы перестали ценить простые радости: сыр в холодильнике… Как-то странно звучит. Ну, ладно: простые радости – сыр в холодильнике.
– Где вы сыр у нас на прилавках видели? Это сырный продукт, а не сыр! Вы вообще сыр нормальный пробовали? Вы бывали в Италии, например, или Греции, пробовали тамошний сыр?
– Уважаемая, ну что вы разоряетесь, у нас тоже встречаются неплохие сыры. Российский, например.
– Сыр − это отрава! Вы знаете, что у большинства людей на Земле непереносимость лактозы? Особенности строения кишечника у людей не предполагает употребления молочных продуктов, потому что они вызывают брожение, гниение и офигение, а также создают благодатную почву для вредоносных бактерий…
– Хорошо, хорошо, хватит, я понял! Мы перестали ценить простые радости!
– А радости бывают сложными?
– Как вам не стыдно говорить о радости, когда в мире столько детей-инвалидов и бездомных котиков?
– У вас сердце вообще есть? Вас мать родила или камень?
– Окей. Мы перестали ценить.
– Уважаемый, формулируйте ваши мысли как-то более четко. Вот вы пишете: «Мы перестали ценить». И точка. Точка, уважаемый»! А что мы перестали ценить? Почему? Когда и в каких обстоятельствах мы перестали ценить? Добавьте интриги, добавьте жизни в вашу мысль, что ли!
– Мы… перестали… ценить… енотов? – неуверенно.
– Нет, ну вы поглядите на него, а! Он не знает, что ценить надо! Труд матери ценить надо! Землю родную! Вот вместо того, чтобы сидеть тут и буковки свои глупые писать, стал бы на колени и поцеловал родную землю!
– Взасос? – с ужасом.
– А хоть бы и взасос!
– Мы перестали ценить труд матерей и родную землю, – с черным ртом после поцелуя с родной землей взасос.
– Знаете, уважаемый, я тут стоял, смотрел, как вы то пишете, то не пишете, то людей слушаете. Я не хочу показаться навязчивым, но вы лучше совсем не пишите, хорошо? А то вот вы пишете: «мы перестали ценить труд матерей и родную землю». Но это же ба-наль-щи-на! Об этом писано и переписано! Разве сможете вы сюда добавить хоть одно новое слово, хоть одну новую мысль, оттенок, привкус? Разве сможете вы…
– Я перестал ценить жизнь! – с надрывом.
– Вот умеют же люди сделать драму из ничего, а!
– Да у меня депрессия еще с прошлой жизни длится!
– А меня вообще поезд переехал! Читал про Айболита, который зайчику ножки пришил? Так он у меня их прежде отрезал!
– Эти миллиеналы вечно с жиру бесятся!
– Жалуется он, посмотрите только, а! Да я в твои годы уже пять детей имел и семь внуков! Да я в твои годы…!
*молча застрелился*
– Истеричка, − сплюнули с презрением и ушли.
В этот раз я решила не переплачивать за приоритетную посадку в самолете, и поэтому, когда пробралась к своему месту, увидела на сидении рядом сумку. Дорогую кожаную сумку с высокими ручками. В аккурат такую, чтобы сложить самые нужные вещи и рвануть на выходные в какую-то приятную европейскую столицу с вечерними ярко освещенными верандами и высокими шпилями готических соборов. Симпатичная сумка, словом. Но почему она на сидении?
– Могли бы и на полку положить, − машинально подумала я, пролезая к окну. Знаете, бывают мелочи, которые внезапно страшно раздражают. Хотя я вполне допускаю, что просто не выспалась и из-за этого не в духе. Села. Стащила с себя кофту, выворачиваясь, будто в меня вселился цирковой акробат. Пристегнулась. Достала книжку; люблю бумажные. Покосилась снова на сумку – та, конечно, молчала с самым невинным видом, не выдавая ни себя, ни своего хозяина.
– Ладно, − решила я про себя. – А вдруг хозяин – какой-то молодой красавчик-миллионер, притом преступно неженатый? Многообещающий полет.
Но вот уже задраены все люки, и стюардесса с невозмутимым лицом инструктирует пассажиров, а хозяина сумки все нет. Мы уже взлетели – а хозяин так и не пришел.
– Девушка, − подозвала я стюардессу. – Тут какая-то подозрительная сумка. Может, ее террористы подбросили?
– Все в порядке, − улыбнулась та. – Билет пассажира отвечает занятому месту.
– Да ладно, − удивилась я. – Разве сумка может лететь без хозяина? Разве ее не надо сдавать в багаж или пересылать как-то по-другому?
– Милочка, − заскрипел противный голос рядом. – А вы почему одна и без сопровождающего мужчины летите?
Я стала вертеть головой, стараясь определить источник звука. Стюардесса указала глазами на сумку.
– Я вас спрашиваю, дорогуша, почему молодая девушка позволяет себе лететь без мужчины рядом? С каких это пор женщинам такое разрешено? В свое время так поступали лишь профурсетки, – скрипучий голос действительно принадлежал сумке.
– Извините, это вы? – на всякий случай осторожно переспросила я.
– Еще и как я! – продолжала возмущаться сумка. – Почему если ты − сумка, то с тобой даже никто всерьез разговаривать не будет? Тебя все норовят сдать в багаж и возмущаются, что ты без хозяина. Вопиющая дискриминация!
– Мы просто привыкли к тому, что сумки обычно чьи-то, − примирительно сказала я.
– Нелепая вещистская культура, − надулась сумка. – А я, может, уже на пенсии и решил посмотреть наконец на Эйфелеву башню?
– Я же не против, − оправдывалась я. – Просто для меня это очень необычно…
– Еще бы, − бухтела сумка. – Вы привыкли набивать нас чем попало, ставить на грязный пол, царапать или, что еще хуже, приземлять на нас свои ягодицы. Сумка – и без хозяина? Быть такого не может! Верно? А что, если я Шопенгауэра и Ницше всего читал, а? Кого из вас вообще заботит, что за кожаной отделкой у нас скрывается богатый внутренний мир?
Я еле успела отвернуться к окошку, чтобы не прыснуть со смеху и не задеть чувства старой кошелки.
– И, если вас это интересует, − продолжал сумка, − я 30 лет служил у одного профессора медицины. И уж поверьте: образование мое – почище вашего будет! Разве я не могу на старости лет, когда мой… хм-хм… патрон меня выбро…. хм-хм… дал мне небольшой отпуск… разве не могу я съездить за границу и побывать в местах, о которых столько написано и прочитано?
