(начало исходного файла)
Опять?
Я уже слышу, как ты раздраженно произносишь это вслух, резкими движениями пролистывая вордовский файл. И – что уж скрывать – при мысли об этом я не могу не улыбнуться.
Да, опять. Слишком коротким было мое объяснение в университетском дворе, когда я, стараясь быть рациональной, выдавила только самое важное и услышала в ответ всего одну-две смущенных фразы.
Не исключаю, что за свои насыщенные двадцать восемь лет ты получил не одно такое признание, но я, наверное, все же побью рекорд по его длине. Есть риск, что она тебя утомит, однако не каждый же день тебе доводится читать пятьдесят страниц о том, какой ты умница и красавец. Пусть иногда это и невольно проскальзывает в моих едких замечаниях.
Этот дневник – плод эксперимента: я начала его в день, когда у меня произошел очередной срыв, и вела ежедневно в течение месяца – и когда меня подрубал сон после шести страниц, написанных одним махом, и когда мне казалось, что сказать тебе особенно нечего. Все осталось почти в неизменном виде, поэтому каждая заметка отражает то, в каком настроении она была написана.
Ты волен показывать этот текст тем, кому сочтешь нужным.
Надеюсь, что он хотя бы немного поддержит тебя, когда в том будет необходимость.
К
Если меня вдруг попросят пересказать какой-нибудь страшный сон, то я уточню: по сюжету или последствиям?
Хотя что это я. В любом случае я выужу из своего запаса готовых дурацких историй давнишний сон, в котором мы с мамой заходим в черный-пречерный детский сад, несколько раз проваливаемся сквозь лестницу, а потом в расстроенных чувствах идем домой. Не очень логично, прямо скажем: в реальности я бы безумно радовалась, если бы что-то помешало родителям отвести меня в садик.
Какие, в самом деле, могут быть последствия у сна? Были случаи, когда я вспоминала какой-нибудь кошмар весь следующий день, и мне было не по себе, да и только. Но вот один вполне безобидный сон заканчивается тем, что мы остаемся наедине у занавешенного окна (как не вспомнить Золя, у которого одно такое свидание завершилось поспешной помолвкой!), и ты вдруг привлекаешь меня к себе и целуешь.
Все. Занавес. Пробуждение – прости за пустую фигуру речи – в холодном поту. Неужели?..
Этот сон весь день возникал в голове хуже любого кошмара. Тогда же я вспомнила слова приятеля о том, что некоторые свои влюбленности он осознавал именно во сне. Правда, мне казалось, что такой coup de foudre1 в любом случае происходил на довольно ранней стадии знакомства, а не через год с лишним после первой встречи. Ведь весь первый семестр без этого обходилось!
Хотя, наверное, что-то могло произойти и раньше. Глупое, но, пожалуй, счастливое совпадение: утром по дороге в университет я увидела Медного всадника в окружении каких-то конструкций и на занятии предположила, что на площади что-то снимают. Ты был не в настроении и достаточно резко высказался об отечественном кино в целом и, в частности, об актере, по которому я сходила с ума лет в четырнадцать. Хоть я и не подумала заступиться (зачем?..), я все же ощутила, что никогда не смогу полностью согласиться с тобой, и далеко не только по этому поводу. Да и обидно было за человека, на концертах которого я когда-то давно бегала с букетами к сцене (в наши края он приезжал не чаще раза в год!).
Вряд ли тебя бы обрадовало такое соседство среди людей, в которых я была влюблена.
После этого восхищение не улеглось, но плавно перетекло из романтического в ироническое русло: я при преподавателях называла тебя небожителем и шутила о тебе с родителями и одногруппниками. Близким я читала лекцию о том, как мне удалось преодолеть легкое увлечение тобой: дескать, несмотря на преклонение перед умом, мне не нравится твой характер, а без этого любви не получится.
Был и еще один аспект, который впечатлил меня еще в конце августа прошлого года, на получении студенческих. Я стояла в очереди «Р–Я» уже энный час, когда кто-то крикнул из другой части коридора: «Переводчики, французский язык!» (а может быть, не совсем так – уже и не вспомнить!).
Я заорала что-то в ответ и увидела далеко впереди тонкую вытянутую руку, силуэт, профиль, скрытый за медицинской маской – что-то, что теперь слилось в одно впечатление: «о боже, у нас в группе мальчики!». (Нет, на тот момент я уже видела фотографию другого будущего одногруппника, но ты сам понимаешь, что бородатого Гошу трудно назвать «мальчиком»…) Стоило четыре года проучиться в исключительно женском коллективе, и тут такое – живая копия Грибоедова с акварели 1820-х годов! А ведь у меня уже успел сложиться стереотип, что французский учат только любительницы круассанов, высокой моды и крышек для айфона с изображением Эйфелевой башни.
…но даже воплощение героя моей юности не заставило меня рискнуть и выйти из очереди (зря, что ли, я стояла в ней три часа?). Так знакомство и отложилось до пар.
Только тебе известно, есть ли у тебя склонность к литературе (о переводе я не говорю – это само собой разумеется). В остальном же ты действительно похож на того героя, о котором я читала тыняновский роман, а затем сама писала попаданческую книжку. Я не умею иначе – для каждого зацепившего меня человека я подбираю двойника в виде какого-нибудь исторического или вымышленного героя, которым увлекалась раньше: декабриста, поэта, любого молодого дворянина. И все надежды, которые я вкладывала в такую встречу, и обоснованные сомнения сейчас проявляются особенно ярко: даже если этот герой молод, блестяще умен, обаятелен сам по себе и вдобавок окутан флером прекрасного города, не факт, что при личном общении меня не оттолкнула бы страшная дистанция между нашими взглядами и характерами (хотя в них, кажется, отталкивает как раз сходство!). У Александра Сергеевича, судя по его письмам, характер тоже был не сахар…
Я готовилась к тому объяснению несколько дней и не думала, что оно уложится в две минуты – не было ни времени, ни сил выдать монолог, похожий на тот, что я пишу сейчас. Единственной моей целью было высказаться и услышать твое «нет» – и правда, я очень боялась того, что ты можешь отреагировать положительно. Но, на удивление, это объяснение не смогло отмотать все на месяц назад, и странная зависимость продолжается.
Сегодня дошло до того, что Е.А. почувствовала неладное, и после пары мы с ней проговорили по душам не меньше часа. Я призналась ей, что могу влюбиться только в тех людей, на которых смотрю снизу вверх (а ведь мы с тобой одного роста!). Удивительно, но при этом я их не идеализирую, и их недостатки остаются для меня очевидными. Поэтому, когда она в слабой попытке утешить меня попыталась назвать тебя высокомерным и невротичным (не стоит осуждать Е.А. – вся ее речь просто сквозила восхищением перед тобой!), это не возымело должного эффекта.
