Знатоки уверяют, что в солидных американских фирмах было неписаное правило: хозяин компании, каким бы состоятельным он ни был, обязательно раз в месяц целый день проводил «в зале», в сердце рабочей суеты, среди сотрудников самого низкого звена. Считалось, что это помогало руководителю не отрываться от реальности.
Для православного священника или епископа таким «хождением в народ» является исповедь прихожан. Ведь парение на высотах духа и обычная сословная замкнутость весьма способствуют отрыву от «широких народных масс». А я вообще человек неприлично благополучный: уже четверть века живу в монастыре на всем готовом и трудности, с которыми каждый день встречается рядовой гражданин, обходят меня стороной.
Люди более совестливые стыдились своего счастья. Удивительный мыслитель и писатель отец Сергий Дурылин в юности бросил гимназию, хотя был одаренным юношей. Ему было стыдно, что он получает добротное образование, в то время как этой возможности нет у большинства жителей Российской империи. Симона Вейль, тонкий философ, антиковед, яркий публицист, в свое время оставила спокойную и сытую жизнь преподавателя и ушла работать фрезеровщицей на завод «Рено», чтобы быть ближе к несчастным и обездоленным.
У меня нет таких нравственных сил. Видимо, я очень люблю покой и привык бездельничать. Но когда иду на исповедь или просто общаюсь с людьми, которых привела в церковь беда или забота, мое сердце сжимается от жалости. Может быть, если я еще способен к сочувствию, не такой уж я и пропащий?
Основная эмоция, поглощающая все душевные силы православного человека, это страх, что ты что-то делаешь не так, не по Святым Отцам, не по уставу, – а значит, ты не настоящий христианин. Во многом этот страх царствует в умах людей по причине невежества и недоразумения. Но не только поэтому. Есть еще и церковно-каноническая неразбериха, из-за которой совершенно непонятно, чего от нас хочет Бог, а чего требует Устав.
Православный человек словно находится между Богом и Уставом, причем Устав уважают больше, потому что он строже, страшнее, – значит, он и сильнее, а с силой считаются. С Типиконом не забалуешь! Это вам не какой-то Бог Любви, у Которого нет привычки заглядывать людям в тарелку. Типикон может и напугать, просто потому, что его краев и границ никто точно не знает. Законов о том, что можно, чего нельзя, как правильно, а как не по-православному, что одобряли, а что не одобряли Отцы и что об этом было сказано в последнем видении инокини-схимницы Дульсинеи, – всего этого так много и все это так противоречиво, что обычному человеку не то что выполнить, но и просто собрать воедино не представляется возможным.
Однако подвох состоит еще и в том, что даже соблюдение всех этих неписаных и писаных норм и правил не устраняет простого вопроса: а что, именно этого от меня хочет Бог? Такой замыслил Он жизнь Своих детей возлюбленных?
И видится картина последней встречи, на которой мне надо дать Богу отчет в прожитой жизни. Я стану перед Ним таким, каков есть, и честно признаюсь, на что ушли мои жизненные силы. Из чего же состояла моя религиозная жизнь? Из страха, чувства вины и растерянности! И Господь спросит:
– Но почему? Ведь Я этого не просил!
Правда, вездесущий и всеведущий Типикон предписывает Богу совсем другие вопросы и ответы. Он точно знает, как нам отольется на том свете вкушение в постные дни печенья на маргарине и ношение юбок неканонической длины. Правда, Типиконом я тут называю не церковный устав, а то коллективное и бессознательное творчество, в котором участвуют и миряне, и духовенство – и даже не понятно, кто больше и активнее. Наши страхи и недоразумения создают весьма своеобразный облик церковного благочестия, ветвящегося затейливым и непроходимым лабиринтом.
И в нем мы бродим, как по полю брани,
Хранящему следы падений, бегств, смертей,
Где полчища слепцов сошлись в борьбе своей.
Это из «Дуврского берега» Мэтью Арнольда. А вот история поближе.
В одном белорусском селе служил старенький священник, любивший проповедовать. В Неделю о Страшном суде он разразился такой страстной проповедью, так живо и ярко описал мучения грешников, что церковь не просто залилась слезами, а захлебывалась в плаче, бабульки ревели в голос. Батюшка перепугался не на шутку и принялся успокаивать заплаканных старушек:
– Ну чаго вы так… Можа тэта яшчэ и ня-прауда…
Мучения грешников – реальность. Необходимость Церкви иметь Устав и канонические нормы – бесспорна. Вместе с тем важно научиться отличать пшеницу от плевел и не налагать на себя и близких бремена неудобоносимые, – а мы, священники, очень любим это делать, оправдывая свои радикальные пастырские опыты и аскетические эксперименты фразой из послания апостола Иуды:
страхом спасайте (Иуд. 1: 23).
Однако этой педагогической стратегии возражал еще пророк Исаия:
…разве мало для вас затруднять людей, что вы хотите затруднять и Бога моего? (Ис. 7: 13).
Я отказываюсь спасать страхом. Современные христиане, буквально все, умеют читать и писать, до их сердец можно достучаться словами милосердия и доброты, не запугивая, не затравливая человека, не навязывая ему вечного чувства вины и выполнения ненужных и утомительных предписаний.
Время от времени я говорю себе, что не стану больше писать на эти темы, займусь чем-нибудь серьезным и значительным, тем более что мои слова многих раздражают. Меня разъедают сомнения: а надо ли вообще об этом говорить? Ведь людям нравится, их всё устраивает – и священников, и мирян, и епископов. Они мучаются, мучают других, но все довольны и другого счастья себе не желают. А я, выходит, только порчу всем праздник. Но мне жалко людей. И если я смогу облегчить жизнь хотя бы десятку человек, хотя бы чуть-чуть сделаю кого-то счастливее и добрее, то всё было не напрасно. Ведь тогда мы немного ближе станем к Тому, Кто Свою проповедь начал с призыва отпустить измученных на свободу (Лк. 4: 18).
Стою на исповеди. Старушка всхлипывает и робко терзает усталый платок.
– Батюшка, я такая грешница!
– Правда?
– Даже стыдно сказать…
– Не робейте!
– Я на свадьбе плясала. И чего я туда пошла, на свадьбу на эту?
– Ну потанцевали, и ладно, чего переживать!
– Правда? Так это не грех?
– Что за глупости!
– Ой! А мне так хотелось!
Вы только подумайте, в чем каялась эта бабушка? Она танцевала! Что же тут такого? Да, собственно, ничего особенного, почему бы на свадьбе и не потанцевать? Но это вам «ничего особенного», а православному человеку непросто в этом мире, ему нужно особое разрешение на радость.
Одна моя знакомая как-то призналась, что завидует своим неверующим подругам: делают что хотят, кушают что хотят, загорают, танцуют, ходят на фитнес, в кино, театры, – а себе хоть пропади! Зовут на новый спектакль – а в это время всенощная. У сестры юбилей – а тут, как на грех, пятница, да еще, не дай Бог, Усекновение или Воздвижение! Сядешь обедать – опять помолиться забыл! Батюшку в магазине встретил – обойдешь стороной. Не потому, что не любишь, а во избежание сложностей: брать благословение или просто поклониться? А если он без подрясника? А можно ли священнику говорить «доброе утро»? И вдруг потом придется поддержать благочестивую беседу? А как беседовать, когда рядом соседка Людка? Ведь если искренне разговаривать – тщеславие, если сдержанно – веру предашь! Господи! И не прошел же Ты мимо, когда в церковь меня звал!
