Весенний город, узница тревог,
непонятых; последняя обитель:
как ты стремишься подвести итог,
как бы навек оставшийся в обиде.
Пусть нам с тобой не верится, но сам
себе я удивляться не устану -
пристрастию к холодным поездам,
к заброшенным и диким полустанкам.
Наверно, горькая отрада есть
в незапланированных мной командировках.
Но я услышу, как благую весть,
твой ровный гул, взывающий неловко.
Свою причастность бережно храня
к моим нелепым и смешным историям,
ты воскресишь забытого меня,
моими голосами жадно вторя.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
* * *
Она пытается оболгать себя:
сделать вид, что она шпионка или гетера,
женщина-вамп – или маленькая домохозяйка…
Я вглядываюсь в это странное скрещенье
двух стройных ног…
ущелье Палестины…
Голова раскалывается от ненужных мыслей.
Скоро полдень. А мне нечем расплатиться
за жизнь,
кроме пары скудных строк –
вот вся заоблачная плата…
Невероятно, что мы рядом, на одной
обшарпанной земле.
Девушка, стань моей проводницей
на поезде весны!
Она улыбается чему-то и сердится,
перехватив мой навязчивый взгляд.
Сотни маленьких воспоминаний-бабочек
вылетают из светлых глаз.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
Играет флейта утра.
И солнце приподнимает голову,
как дрессированная кобра из корзины факира,
прогоняя остатки сна спелёнутого тьмой разума,
разрывая её на тающие клочья.
Я наливаю чай, я священнодействую.
Я чувствую тепло земли,
уже охваченной оцепенением заморозков.
Дома в искусной подсветке
кажутся величественными…
а у деревьев девичьи руки.
Поэзия тёмных улиц,
дворов без названья,
с тусклыми глазницами оконных стёкол!..
Я знаю…
Я знаю, что можно испечь хлеб
и нельзя, сгорев однажды, возродиться.
Что камень, пущенный из рук,
вмиг падает на землю…
а птица – нет!
Я знаю, что состою из крови, слизи,
тканей мышц, костей…
я заключён в бутылку тела
три миллиарда лет назад – опальный джинн!..
Всё происходит по предписанным законам.
Но откуда… откуда я об этом знаю,
знаю это – что всё так?!
Есть что-то в вещах, предметах
похожее на мысль?
Иль это просто пот, обильный пот
любовного труда природы, совокупляющейся с тьмой –
и проступающий на ровных, беззвучных плоскостях ума?
Так что же знаем мы?
Ведь Истина есть Путь.
Откуда же идём, куда?
Из гулких уст дворов, печальных истин,
оставшегося наледью «вчера» –
туда, где не напрасной
окажется вся боль и крики жертв,
мольбы и страсть,
захлёбывающийся сон любви…
Где с глаз спадёт туман небытия.
А души стёртые камней
подобны станут душам птиц!
И станет небывалым свет.
И кто же я?
Я состою из крови рек, дыханья ветра…
из плоти звёзд –
при этом продолжая быть
единым существом
Вселенной.
«»»»»»»»»»»»»»»»
Время оставляет скрученную бумагу,
дымок сигареты, огарок спички, никелированный
отблеск
какой-то вещи. И зрачок покусится, обманут,
на след в пространстве её, потерявшей облик.
Вода времени растворяет желанья,
торопливые фразы, смешок в промежутках оваций.
Вчера и завтра химерами в шёлковых латах
сгорают в навек неоконченном вальсе.
Времени нет. Это просто смещение мира
в сторону ветра, возникшего как обещанье.
Мыслепространство. Вода. Нагая квартира.
Солнце ушло на восток без записки прощальной.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
Я уже не знаю, какие немые лица
по ночам извечный прибой
заставляют смолкать.
Но я доверяю свои тайны
всем, кто хочет их слышать.
И уже ничего, ничего, ничего
ни взять, ни отнять.
И уже ничего, ничего
ничего не запомнить.
Вспоминать нечем, но это –
просто побег
от тоскующих листьев,
запачканных воздухом сонным
и встречающихся
на поворотах рек.
На поворотах судьбы –
или это опять повторенье
города, голосов, безлюдности
и пробуждений
в холодном доме,
с одинокой перчаткой в холле,
листающей –
какие-то страницы, что ли?
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
* * *
О. Смирновой
Города – перекрёстки судеб.
Мы с тобой не жертвы, не судьи.
Мы с тобой – просто крики чаек
за окном над промозглым чадом.
Спит душа твоя среди лилий.
Чуть вздымается грудь залива.
И сквозь нас, как сквозь дымку в лете,
плывут голоса столетий.
Ты – дитя моё. Это значит:
не совсем я ещё растрачен,
лишь на неба клочки разорван,
на косынки, на смех и ссоры.
Ты меня на "Приморской" встретишь.
Будем жить. Ты и я. И третий.
Бог ли он или наш ребёнок –
все равно начинать с пелёнок
жизнь, о которой помнишь тем чаще,
чем меньше прячешься в настоящем.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
Приветствую тебя, мой день поспешный!
морозный день, чьи миги сочтены.
Сложи свои измятые надежды
на тумбочке, у края тишины.
Как ворох скомканных листов. Влетает
в проем январь, и тает день в руке.
Я в святцах осени найду, листая,
такой же первозданности букет.
И все же тихо угасай. Причудлив
твой в окнах раздосадованных взгляд…
А снег лицо моё опять жемчужит,
как маску вечности, пыля.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
Этот лёгкий весенний снег…
Этот долгий отказ от плоти,
ненасытной, а счастья – ломтик.
На губах – превращенья след.
Посмотри: разноцветный снег.
Превращайся в свои глаза,
расцветая в полкарты мира,
обретая бессмертье Рима.
Видишь – вьётся надежд лоза.
Тяжелеют твои глаза.
Тяжелеют, как жажда жить,
как глоток янтаря в закате.
Этих рук – их надолго хватит,
если их не дарить чужим.
Тяжелеют крыла души.
Этот лёгкий, как дымка, снег,
и гранёные слитки неба;
голубеющий окрик снега
на пороге бездонных лет…
Белый-белый хрустальный след.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
Бывало: словно оживёт весна,
в рассветах вся, в капелях и напевах:
и вот опять мешались краски сна,
и ты опять сияла королевой!
А за окном – метёт, метёт февраль,
и город весь простужен и рассержен…
А на душе – узоры серебра,
и сердце бьётся в такт с любимым сердцем.
А жизнь – она по-прежнему светла,
и светлых слёз своих, смеясь, не прячет.
И верится: всплакнут колокола,
прольётся в руки блеск осенних прядей.
Меня сквозь бред, сквозь годы позови:
ведь не навек же птицы мая скрылись!..
Ведь мы – всего лишь крылья для любви,
изломанные, скомканные крылья.
Но я пройду сквозь тернии в наш дом,
где ты всегда сияешь королевой…
И вырастем из плеч любви вдвоём:
я справа, ну а ты – наверно, слева.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
* * *
Там, у тебя под юбкой, небо.
Пусти меня – я так хочу летать!
Я так устал пить горькой жизни небыль,
шум поездов и вёсен боль листать.
Да, дни – страницы. Умножая счастье,
умножим неизбежно и печаль.
Но властью осени я назначаю
тебе от ласк – от них одних кричать.
Там, на страницах этих, зреют звёзды.
Как крошки чуда, брось их голубям!
Я сам в тебя налью любовь и воздух –
и сам же выпью, выпью всю тебя.
И вновь дождём наполню. Знаешь, сколько
я для тебя молчаний намолчал:
по снам, капеллам, русским колокольням,
по паутинкам, питерским ночам…
Из них, молчаний, можно сделать небо,
корабликом сложить страницу дня –
пусти его, пускай плывёт, синея…
