Всё своё детство я прожил в крошечном городке. Это было очень давно. Городок наш тогда больше походил на деревню. Улицы в нём были немощёные, заросшие травой, а домики одноэтажные, деревянные, и около каждого домика – старый, запущенный сад. Летом в этих садах водилось множество певчих птиц, и их весёлое щебетанье раздавалось с утра до позднего вечера.
Железная дорога от нашего городка проходила в десяти километрах. Когда, бывало, подъезжаешь по шоссе от станции к городку, издали домов почти совсем и не видно. По всему пригороду над речкой зеленеют сады, и только кое-где из этой зелени выглядывают красные крыши домов.
В этом городе мой отец служил врачом, заведовал больницей. Он был страстный охотник, рыболов и очень любил всяких животных. Мать моя тоже любила животных и часто смеялась, что у нас в доме настоящий зверинец. И это была правда. Кого-кого у нас только не было!
Постоянными и неизменными жильцами нашего дома были папина легавая собака Джек и огромный толстый кот Иваныч. Джека и Иваныча я помню в течение всего моего детства.
Кроме них, тут же в комнатах жили ручные ежи, зайчата и другие зверьки, которых я приносил из леса.
Джек и Иваныч обычно дружески встречали всякого нового пришельца. Очень скоро пойманный зверёк осваивался, привыкал и чувствовал себя в нашем доме, как у себя в лесу.
Отец и мать бережно, любовно относились к каждому из наших четвероногих или крылатых питомцев, никогда их не обижали, кормили, ухаживали за ними. Поэтому все животные у нас в доме скоро становились совсем ручными.
Но особенно много у нас всегда бывало различных птиц.
В столовой и в кабинете у отца стояли огромные светлые клетки, и в них жило множество чижей, щеглят, синиц и других наших певчих птичек.
Клетки для птиц у нас были не такие, как обычно в домах у любителей, а прямо как в зоопарке. Это были просторные вольеры, затянутые проволочной сеткой. Они стояли на полу. В такую вольеру можно было свободно войти, чтобы вычистить там, сменить птицам воду и положить свежего корма. Внутри вольеры помещались кустики, на которых сидели наши пернатые певцы.
Каждое утро, как только папа уходил на работу в больницу, я завешивал окна сеткой, чтобы птички не могли удариться о стекло, и выпускал их полетать по комнатам.
Что тут только поднималось! Чириканье, свист, щебетанье. Птицы весело порхали по всей комнате, перелетали с буфета на дверь, с двери – на окна, садились в столовой на стол и склёвывали крошки хлеба. А в это время я чистил и убирал клетки.
Загонять птиц обратно в клетки не приходилось. Налетаются они, устанут, проголодаются. А в клетке уже свежий корм в кормушках насыпан, чистая вода в тазике налита. Птицы сами в свой домик и залетят.
В клетках держали мы птиц только зимой, до начала весны.
Первый тёплый солнечный день бывал нашим любимым праздником. Обычно в этот день папа старался пораньше вернуться из больницы. Мы с нетерпением ждали его прихода. И тут начиналось самое интересное.
Папа не торопясь доставал из ящика клещи, стамеску, молоток и принимался выставлять в одном из окон зимнюю раму. Он делал это не спеша, как он сам говорил: «С чувством, с толком, с расстановкой». А мы с братом от нетерпения суетились вокруг него и старались хоть чем-нибудь помочь в этой увлекательной работе.
Наконец вся замазка отковырена, гвозди выдернуты. Мы все дружно хватаемся за раму, тянем её, и она с лёгким шуршаньем вылезает из окна и ставится тут же рядом на пол.
Мама убирает с подоконника старую, пожелтевшую вату и сметает крылышком сухих мух. Папа отодвигает задвижки, распахивает окно, и в комнату врывается свежая душистая волна весеннего воздуха.
Весна! Выставляется первая рама —
И в комнату шум ворвался… —
весело декламирует папа.
Мы бросаемся к клеткам, широко распахиваем дверцы.
Птицы вылетают на волю и весёлой щебечущей стаей рассыпаются тут же по саду. Они садятся на ветви яблонь и груш, охорашиваются, чистят пёрышки и щебечут, щебечут без умолку.
Этот день бывал настоящим праздником не только для птиц, но и для нас – ребят. Даже теперь, почти через сорок лет, при одном только воспоминании о нём, я будто вновь вижу наш сад, ещё не одетый листвой, весь залитый весенним солнцем, и будто вновь слышу радостные птичьи голоса. И как хорошо, как чудесно сливается воедино это воспоминание о ранней весне и о моём раннем счастливом детстве.
Эти весенние дни навсегда остались в моей памяти чем-то удивительно светлым и радостным. Так с самых ранних лет я уже приучался любить природу и её обитателей.
Отец учил меня внимательно вглядываться в жизнь животных. Он постоянно говорил мне, что большинство животных – наши верные друзья. Эти слова я запомнил на всю жизнь. А когда вырос и кончил учиться, то сделался натуралистом, стал много путешествовать и серьёзно изучать жизнь диких зверей и птиц.
Но всегда, где бы я ни путешествовал, каких бы животных ни изучал, я постоянно вспоминал и вспоминаю о первых крылатых и четвероногих друзьях моего детства, которые помогли мне научиться понимать и любить жизнь нашей родной природы.
Вот об этих друзьях моего детства я и хочу рассказать вам, ребята.
Мы с братом Серёжей ложились спать. Вдруг дверь растворилась и вошёл папа, а следом за ним – большая красивая собака, белая, с тёмно-коричневыми пятнами на боках. Морда у неё тоже была коричневая, а огромные уши свисали вниз.
– Папа, откуда? Это наша будет? Как её звать? – закричали мы, вскакивая с постелей в одних рубашках и бросаясь к собаке.
Пёс, немного смущённый такой бурной встречей, всё же дружелюбно завилял хвостом и позволил себя погладить. Он даже обнюхал мою руку и лизнул её мягким розовым языком.
– Вот и мы завели собаку, – сказал папа. – Ну, а теперь марш по кроватям! А то придёт мама, увидит, что вы в одних рубашках бегаете, и задаст нам.
Мы сейчас же залезли обратно в кровати, а папа уселся на стул.
– Джек, сядь, сядь здесь! – сказал он собаке, указывая на пол.
Джек сел рядом с папой и подал ему лапу.
– Здравствуй, здравствуй! – сказал папа, потряс за лапу и снял её с колен; но Джек сейчас же подал её опять.
Так он «здоровался» с папой, наверное, раз десять подряд.
Папа делал вид, что сердится, снимал лапу; Джек подавал опять, а мы замирали от удовольствия.
– Ну, довольно, – сказал наконец папа. – Ложись.
Джек сейчас же послушно улёгся у его ног и только искоса поглядывал на папу да слегка постукивал по полу хвостом.
Шерсть у Джека была короткая, блестящая, гладкая, а из-под неё проступали сильные мускулы. Папа сказал, что Джек – охотничья собака, легавая. С легавыми собаками можно охотиться только за дичью – за разными птицами, а на зайцев или лисиц – нельзя.
