Лето было очень жарким.
Трудиться на работе, сидеть дома становилось сущей пыткою.
Иной раз – как помыслю – лучше была бы и зима, и холод, и снежок, и стужа. Мысли мешались, голова гудела, как чугун, а душа (особенно ближе к середине сезона) готова была и вовсе сорваться и слететь, шмякнувшись со всей своей необозримой орбиты в недра самой разгорячённой, бушующей и неутомимой лавы! Короче, настал тот момент «икс» в своей предельности (или, лучше, в беспредельности), что я окончательно решилась начать задумываться ну хоть о каком бы там ни было (пусть хоть даже грошово-однодневном!), да всё-таки отпуске.
Я взяла бланк, подписала кой-какие закорючки, поставила несколько своих фирменных клякс, немного испугав предварительно, правда, своего довольно строгого начальника, но всё-таки нашла в себе столько сил и юмора, что взяла – да и раскланялась вся перед ним, а напоследок так и даже причмокнула в его самое что ни на есть недовольно-самодовольное ушко.
С моими же коллегами и сослуживцами буквально вся прослезилась, однако всё-таки собралась – да дёрнула наконец из этой большой чёрной «пылевой дыры» (как ласково я величаю наш столь бесценный городишко)!
Характером я вообще решительна. Хоть и, конечно… подчас… немного чувствительна… Хотя, если вообще порядком взглянуть, – да, я порядочная хныкса!
Я было думала вначале дёрнуть на юг, да раздумала: лежат там все, как коты да тюлени, воды им заграничные какие-то раздают с пузырьками-газами, да зелёные, как тина морская, да спать укладывают иной-то раз по расписанию, как в лагерях каких. Нет, думаю, не по мне эт-та жисть! Хочу воли, свободы, простора и, наконец, Своего Воздуха!
А где он и есть-то, как не в наших (пускай слегка и на первый взгляд кажущихся обыденными и немного прозаическими) истинно русских местах?! На границе безумных границ и на пороге не перейдённых противоречий! В дождях, в снегах и в вечной ли, но столь бесценной сердцу и духу нашему столь священной пыли? В бескрайних, непостижимых ли красотах? В концах или началах, где царит столь первобытная и неисследимая, но вечно изгоняемая людской суетой и сутолокой продрогшая, но всё ещё трепещущая гармония? Симфония мира? И миг солнцестояния?
В садах лета ли, в её искристой радуге, в осени, в лёгком иль нежном прикосновении тумана, в свежести ли первой утренней росы, первом инее, на свету искрящимся и играющим всеми цветами бессмертия, в белом ли снежном покрывале, прозрачный пух которого хранит все тайны мира под едва живым, но всё же призывно трепещущим, древним, как сама планета, и доселе не остывшим пока духом Земли?..
Или, быть может, там… в бесчисленных зеркалах сказочно-золотистых вод, утонувших всеми своими голубыми, прозрачными и слега призрачными животами в маленькие ущелья иль в едва приподнятых над ними и склонёнными своими белокурыми шапками премудрых старцах великанов-вершин?..
Бог один только и ведает!
Я же сознавала одно: я ехала домой, я ехала вперёд – на Родину!
Я взяла пару чемоданов, маленький коричневый кожаный сак, ну и всё, что подвернулось под руку, конечно, из припасов на неделю.
Трудно было преодолеть междугородние переезды, трамвайные пути, таможенные проволочки. Но когда я села в общие ряды с такими же путешествующими, как и я, в одну до боли знакомую мне и слегка потёртую электричку с чуть-чуть слегка грубоватыми, однако в определённой степени и столь же родными всякому русскому сердцу инициалами, я тотчас и вся как будто даже просветлела. Видимо, то были обозначения, несомненно, «конфиденциальные»: от мужского лица обращённые и предназначенные исключительно к предмету любви противоположного пола в минуту забвенной радости и особенной, даже роковой, так сказать, душевной слабости.
Путь был неблизким, но коротка казалась мне дорога: ожидания счастья, кружения, солнца… поистине веселили мой дух и вселяли в него почти инстинктивное желание петь, плясать и веселиться!
Вот и станция. Вот и мой наконец выход; вот ступенька, а вот и знакомый мне таксист Иван.
II. Таксист Иван. Актриса
– Ваня, мой сак в третьей тележке! – прожужжала какая-то незнакомка.
Чтобы не отстать от неё и вновь, так сказать, хотя бы мысленно «наполниться Иваном», которого я заприметила ещё и в прошлый раз, я и решилась на столь смелый поступок. На всём лету вместе со своим столь скромным багажом и ручной поклажей как-то хитро извернулась, протиснулась и вот решилась наконец аж впрыгнуть в самое его багажное отделение. Не знаю, как это вышло. Когда я что-то делаю скоро и быстро, стоит мне только воззвать к небесам, сжать крепко свои кулачки – и вот-вот, и дело готово! Жаль, что одними «кулачками» нельзя было избавиться от красновато-назойливой госпожи, широко, во весь свой нескромно обширный стан вытянувшейся и раскинувшейся во всё переднее сиденье. Госпожи, уже порядком выведшей меня из своей столь весенне-радужной до сей поры колеи.
И, бог свидетель, пускай придётся мне за то заплатить трижды! Иван-таксист этого поистине стоит! Люблю его, дурында я этакая.
Впрочем, даже и соседка не могла помешать этой столь «платонической», но, весьма вероятно, что и насквозь платонической любви к Ивану. Залёг в душу, надо сказать, – вот и ответ тебе! Увидела – и пропала.
А тут ещё и эта соседка! Впрочем, женщина эта оказалась и совсем не из дурнушек, а даже, кажется, немного и из «хористок». Ух, эти мне актёришки! Впрочем, немного и о ней.
Волосы незнакомки были сбиты как-то нелепо, и даже казалось, что вот-вот их бросит из стороны в сторону. Голос её – тонкий и слегка пискливо-перекатистый – хоть и отзывался иногда в груди её и в наших с Иваном ушках небольшим металлическим отзвуком… всё же был иной-то раз и добр, и как-то даже ласков, и игрив. Однако именно этой игривостью всё начиналось и обрывалось: мне ужасно трудно было тут разглядеть ну хоть какую-нибудь цельность натуры, да и, вообще, ну хоть какое-нибудь присутствие самоуважения. Казалось, вот-вот её длинная и хотя и далеко не тощая ручка скользнёт, взовьётся ввысь и там тотчас и останется в своём летящем положении. Ну или по меньшей мере в той точке, где кончается багажная крыша и начинается макушка у Ивана. А может, даже и выше, и совсем-совсем уже над нею! Нет, определённо, ежели б у Вани был кабриолет, уж попомните моё слово – взвилась бы и за брезент!..
Впрочем, не этого я опасалась в большей степени. Более всего на свете трепетала я за душу моего бесценного водителя.
О Ваня, Ваня! Ва-анечка! – молча лепетала я про себя, крепко сжимая в кулачки свои столь крохотные ладошки.
