Вступление
Л.Н. Толстой – провидец, педагог, проповедник. Понят ли он современниками?
«Каким образом люди честные, образованные, искренне любящие своё дело и желающие добра, каковыми я считаю огромное большинство моих оппонентов, могли стать в такое странное положение и так глубоко заблудиться?»
Л.Н. Толстой
«Ежели в моих мыслях о народном образовании найдется хоть малая доля истины, которая войдет в сознание человечества и послужит основанием дальнейшему развитию новых, сообразных времени идей образования, я, не увлекаясь самолюбием, знаю, что большей доле того, что я сделаю, я буду обязан не своей личности, но тому обществу, в котором я должен был действовать.»
Л.Н. Толстой
Уникальное явление – творчество Л.Н. Толстого, который послал нам, живущим уже в новом тысячелетии, через созданную «науку жизни» или религиозно-нравственное учение своеобразный код, матрицу сознания современного педагога, учителя и каждого человека. Прозрения Толстого – писателя, мыслителя, проповедника и педагога – остаются столь невероятными (Толстого можно поставить в один ряд с учеными, совершившими революцию в области естествознания и физики, – Н. Бором, А. Эйнштейном, В. Гейзенбергом), что в силу недопонятости проблема и не обсуждается, а религиозно-нравственные трактаты остаются невостребованными.
Также невостребованными остаются прогностические утверждения Л.Н. Толстого о необходимости перехода от знаниевой педагогики (в наше время педагогики ЗУНов) к опытной, практикоориентированной педагогике с ее ведущим принципом опыт и свобода и онтологическими основаниями.
Воля к смыслу жизни, связь понимания смысла с нравственным поведением, способ духовно-нравственной жизни, воспитание, которое «спасет мир», – эти гениальные прозрения послал миру Толстой через «науку жизни» или религиозно-нравственное учение. Однако идея о духовной сущности человека и базовой мотивации, как воли к смыслу, была впервые высказана молодым Толстым в восемнадцатилетнем возрасте в период недолгого обучения в Казанском университете.
Как случилось, что почти на целое столетие жители России, многочисленные почитатели Толстого – писателя и педагога, были лишены возможности читать и изучать его произведения периода создания религиозно-нравственного учения? Именно в этих произведениях проведена первая в истории человечества гуманитарная экспертиза наук о человеке, искусства, культуры, образования, состояние которых мешало преодолеть так называемый гуманитарный кризис в науках о человеке.
Это мешало научному осмыслению включения души и духа человека в научный дискурс и использованию психологических подходов, получивших позднее название экзистенциальных.
Проблемы смысловых аспектов жизни и деятельности человека, сохранения и воспроизведения физического, творческого и нравственного потенциала нации были осознанны Толстым в период пред- и послереформенной России. Речь шла о духовном преображении России, о роли и месте наук о человеке в этом процессе.
Толстой уловил нерв эпохи, ситуацию кризиса гуманитарного знания, неубедительность философских, антропологических объяснений жизни и роста популярности психобиологических и психосоциальных моделей объяснения жизни человека, к которым начала тяготеть отечественная интеллигенция, и которые в XX веке стали препятствием преодоления гуманитарного кризиса в науках о человеке. Как показала жизнь, Толстой обнажил вред позитивизма, когда он еще только зарождался.
Триггером явилась статья Н.Г. Чернышевского в журнале «Современник» «Антропологический принцип в философии». Можно с уверенностью говорить, что именно это, а не литературные разногласия с членами коллегии журнала, послужили причиной выхода молодого Толстого, уже известного писателя, из журнала «Современник» и его острого замечания, что в науках о человеке создается одиозная ситуация «сведения души человека к нервам лягушки», замене души понятием психика. (Как мы знаем, в советское время в рамках отечественной психологии понятие души было вынесено за скобки, что создало огромные трудности в практиках работы с человеком и невозможности опираться на онтологические категории). Понятие смысла, нравственности, совести исключалось из научного оборота и не имело научного объяснения и оставалось в ведении церковных деятелей или писателей.
Видимо, именно практическая педагогическая деятельность в организованной им школе в Ясной Поляне, принципы «опыта свободы», вопросы «чему, как и зачем учить» в совокупности с на редкость зрелыми статьями в журнале «Ясная Поляна» создают огромное экспериментальное пространство спора Толстого не только с «абстрактной эмпирической педагогикой» Западной Европы и России, но и впервые в мировой науке на примере педагогических практик предлагаются вполне выполнимые для учителей-новаторов пути выхода из гуманитарного кризиса. Впервые Толстой выступает с психологических позиций. Так зарождается его экзистенцальная педагогика: педагогика диалога, опоры на онтологические категории жизни человека и понимания антропности духовности и в целом педагогика духовной жизни человека.
Редколлегия журнала «Современник», Петербург. Слева направо: стоят Л.Н. Толстой, Д.В. Григорович. Сидят: И.А. Гончаров, И.С. Тургенев, А.В. Дружинин, А.Н. Островский
Стоит подчеркнуть, что педагогическое наследие писателя оказалось не только инструментом познания глубинных проблем понимания жизни человека, но и рупором пропаганды провидческих идей Толстого как гениального проповедника.
Прецедент Толстого – соединение несоединимого – религии (мысли ненаучной, но обращенной к внутреннему Я человека и его смысловым, духовным запросам) и науки (важность которой признавал Толстой: «нет на свете ничего нужнее, благотворнее настоящей науки»). Это дает повод для серьезных размышлений об адекватности методологии, в толстоведении (и не только в толстоведении)[1].
Неадекватной оказалась вся методология отечественного толстоведения, а в основание отношения к Толстому как великому художнику и слабому мыслителю легла серия статей В. Ленина, которые были превращены в «ленинскую концепцию» творчества Толстого – в ней предмет исследования превращался в вымышленную фигуру.
К сожалению, процесс осмысления содержания педагогических и религиозных исканий Толстого надолго задержался. Вскрытая Толстым: ложность научной картины мира, включающей науки о человеке, не была осознана, и это мешало и продолжает мешать адекватному восприятию смысла его творчества и новой оценке религиозно-нравственного учения как учения о жизни человека.
До недавнего времени считалась обязательной для всех – от ученого-философа до учителя истории и литературы – формула о двух Толстых, «нашем» и «не нашем». Если приходилось затрагивать его религиозно-нравственное учение, то оценивалось оно непременно в негативном плане, как доказательство якобы ущербного мировоззрения великого гуманиста, поскольку он «не понял» революционеров, не поверил в их возвышенные побуждения, отказал им в праве путем революционного насилия перестраивать жизнь, осчастливливать людей вопреки их воле и желанию.
