Елена Талленика - Ликбезна. Премия имени Анны Ахматовой

Дорогой читатель!

В твоих руках моя новая книга. Я назвала ее: «Ликбезна». Чему же ликбезна – я?

Всему, что нравственно и духовно, глубоко, непостижимо и философски наполнено, отмечено дланью Божьей… Всему, что необычно, неординарно, ярко, живо, талантливо; что в состоянии сделать усилие и привести к тектонике моего бытия. Что способно повторить сизифов труд, как назидание моей слабости и безволию. Что дает пищу моему уму и сердцу в поисках истинного. Что потрясает чистотой и искренностью. Что использует собственные настройки для игры на струнах мой души, а я восторженно позволяю делать это, благодаря за подаренные минуты блаженства…

Чем ликбезна могу быть Я?

Уникальностью произнесенного слова… Ибо, оно мое… Я много училась, постигала, осмысливала и обретала… Я умею ценить, любить и сострадать… Я возрождалась и возрождала, и мне хочется поделиться этим с тобой… Возможно, мы совпадем душами, и моя – будет тебе ни мала, не велика, а в самый раз…

Буду счастлива знать это!

а знаешь, когда-то мы все,

континентом чёрным зачаты были —

неотличимы даже белками глаз…

шесть миллионов лет и пять столетий

с кожи дождиной малой время пигмент смывало

и снегом стирало с вершины Ронгаи

до нежноподобия одной из рас…

ей – нежить кровину из той пуповины,

что грызли зубами, камнями рвали

под небом, сгорающим триста раз

до первого ливня…

над озером Чад: солнц – чад…

упавшее на ночь освобождается в мареве…

за этим светилом смотрю сейчас,

родством упоенная с тобой и Марли…

как, горло имея, восторг испытав, молчать?!

мне – ритм! тела гибкость, точеный эбен бедра…

невольничьей плетью по всем позвонкам до крови!

смотри, я пою! я танцую экстазною новью!

лианная юбка не вровень, и вольный зачин ветрам!

тебе соплеменна! я, шесть миллионов раз

сменившая позу в зачатии мира!

пусть катится к черту всё, что разделило нас

с застенчивой самкой из первой семьи горилловой!

а знаешь, когда-то мы все,

континентом черным рожденные,

выбрали этот ритм… он там! он внутри!

сердечным сырьем елозит…

нанизанный нежно на остовы стрел и пик;

на генную память австралопитеков поздних.

мне – пропасть в ту эру: забавой одной из ста…

я помню! я чувствую! как изменялась гримом…

как чёрные свили, соломенным локоном став,

ослабили хватку, родство навсегда отринув…

как солнце, блеснувшим зрачком выжигало пульс…

а мне без него – ни дышать, не срываться в самое!

себя самоё от восторга отвлечь боюсь,

когда опускается огненным шаром там… за морем,

рождаясь за музыкой, смывая ярчайший грим,

опробовав пропасть на всю глубину планеты!

второго дыхания нет и не будет внутри,

без ритмов Тириба в моих африканских недрах…!

стоим на пустырях провисших книжных полок…

заглядывайте в текст до сути естества,

до потаенных чувств, до тайн и недомолвок

вы, Ангел во плоти с бисквитного* креста.

фарфоровых глубин сентиментальны речи.

вам ведомо не всё… не «более того».

заглядывайте внутрь: живому быстротечен

и самый старший век, и самый страшный год.

меня переживет ваш веер, Балеринка.

и ваш застывший пес под клоунским зонтом,

мой глянцевый Марсо, – я не смогу отринуть

предчувствий жития скончавшихся особ…

но я переживу вслух сказанное слово:

забудутся… когда их не произнести…

но в самый старший век мне возвращаться снова,

щемящее в груди, в размер строфы вместив…

* вид фарфора

и облака похожи на слонов без водопоя,

и жажда, словно передана мне наследной тягой…

ременной кожей испаряю соль дождей Ханоя,

и Ганга отвратительную муть священной влагой.

оплавленное солнце: желтый мяч у двух малюток.

за слониками легче наблюдать с Килиманджаро.

хорошенькие: гладить и качать, любя, баюкать.

без ветра, как из доменной печи обдало жаром…

а в море собирается гроза чернильной тучей

спасительный – зачесан волнорез зеленым гребнем.

я – дерево без кожи и ветвей, нет шторма лучше,

чем могущего корни напоить до самых древних…

а облака, похожи на слонов, легки поэзой:

созданье невесомое плывет: соперник граций.

девятая, последняя волна бьет в волнорезы.

моллюсков отрывая в пенный шлак тугих флотаций.

обещанный на завтра шторм грядет сегодня – молам!

притихший, обессиленный? о, нет, простора хватит!

и хочется не просто утонуть,

…а кануть голой, в стихии…!

унеся свои стихи, оставив платье…

на многолюдном этом берегу…

раньше деревья были большими

ныне: до ветки, скворечник держащей: – низко…

искоса, кошкой ленивой, жирной

лапу протягивает к их писку:

голод: зима без любви и лето,

осень, весна… изобилие – внешне…

без ростомера мой рост аршинен:

в том наклоняюсь птенцов потискать.

раньше деревья были ветвистей…

ныне: из кроны – гнездо чёрных туч непогоды.

город опавшие сжег листья;

снег отменил золотую осень…

красок не хватит, не хватит кистей,

и не успеть грачьих орд троеточия

запечатлеть на холстах природы…

ибо: круг вертит…

виляет, как хвост собакой,

точку опоры найдя в постулатах древних:

«раньше деревья большими были»

ныне: поверить возможно,

спросив у того, кто мал.

и не проверить, зато так легко заплакать.

ростом все выше —

ничем до сих пор не прерван…

милое детство, клубы поднимая пыли,

бегает рядом: у этих дерев – трава…

закончился… ты понял это вдруг,

ведя рукой по дерматину в клетку,

который принудительно совпал

по линиям с углами перспектив…

смотря в окно из времени тоски

в чужую даль, так зримо малолетно

расставившую жизни маячки,

и отворачиваться словно запретив.

стал шаток, как подручные слова,

то забывая русский, то калеча.

так плечи в узком напрягал пальто,

когда был дерзновенным из мужей.

закончился… завариваешь чай,

переставая оставлять на вечер,

в нем времени высокая печаль

листом не обозначится уже…

газетная не сложится стопа,

в домашнем обиходе неликвидна…

полковником, в помятом галифе,

выстраиваешь армию солдат

из пустотелых склянок подо все…