Глава 1
Проста жизнь человеческая и немудрен ее смысл: продлить физическое существование и получить больше удовольствий. И все мы произошли от обезьяны, и нет пророков, посылаемых на землю, и жизнь наша конечна, и не будет к нам вопросов после смерти нашей. И легко шагать по отведенному тебе кусочку бытия, думая так.
***
Игорь поднялся с кровати, размышляя о странной своей привычке – по весне смотреть сны. Сны летом, осенью и зимой снились ему крайне редко. Разве что оставались в памяти какие-нибудь картинки, которые с трудом связывались воедино по смыслу. Зато весной сны звучали в голове как чья-то размеренная речь, возникали яркие и в то же время не связанные с реальностью образы. После пробуждения от такого сна в памяти оставались фразы, который всплывали в памяти спустя дни и недели – они словно жили в ней самостоятельно и сами знали, когда и для чего им проснуться. Сознание словно выносилось сном из общего потока жизни к каким-то откровениям, напитывалось ими против своей воли и возвращалось утром отяжелевшим.
Вставай, лодырит, пироги проспишь, – послышался с кухни голос бабки.
Впрочем, Игорь быстро забывал эти сны. А они возвращались уже следующей весной и почему-то самыми яркими были те из них, которые приходили ему в те ночи, когда он ночевал здесь, на окраине маленького провинциального городка в домике у своей бабушки. К ней он особенно любил приезжать каждую весну на Пасху, когда бабка отменно баловала взрослого уже внука испеченными в русской печке пирогами. Каждый год, приезжая к бабке на Пасху, он открывал глаза утром с одним и тем же радостно-тревожным ощущением: яркий свет весеннего солнца в окно, запах доставаемых из печки пирогов и память о том, что снова был сон, оставивший после себя чувство какой-то новой полученной силы и знания. Словно что-то влилось в него, и непонятно, что и зачем, просто пришло время и свершилось что-то необходимое. «Надо больше пить! Кстати, сегодня не грех – и с утра», – встряхнулся проснувшийся.
Пасха в нынешнем году была теплой – за окном солнце уже вовсю гнало траву из нагретой земли. Игорь накинул одежду, пошел за пирогами. Там бабушка Лена, полноватая бойкая старушка, схватясь одной рукой за поясницу, пробитую «прострелом» – как она звала радикулит – склонилась над столом.
– Христос воскресе, бабу! Не болей, бодрее давай у печки бегай! – приветствовал ее внук.
– Воистину воскрес! – отвечала бабка. – Я сегодня опять до солнца стала. Чего делать-то: праздник великий, да и люблю тебя, лодырита, пирогами вот кормлю.
«Я тоже тебя люблю, старая, – подумал Игорь. – Только вот вслух этого не говорю. Успею ли сказать, пока ты живая?»
Бабка замерла, затем выпрямилась, нагнулась – разогнулась, прошлась по комнате. Сделав важное лицо, она села рядом за стол рядом с уже принявшимся за очистку крашеного яйца внуком.
– Вот, Игорек, есть ведь бог-то. Сколько просила его с утра, чтоб отпустило спину, а то ведь совсем коромыслом стала. И вот ведь смотри – облегчало, хоть пляши с тобой. И отпустило–то враз…
Наверное, решил Игорь, это быстрое облегчание так подействовало на бабку: она разошлась в своей искренности, рассказывая о том, как она любила недавно умершего деда, и что сейчас ей осталось любить только его, единственного внука.
– Что делать-то, Игорек, хоть тебя, да надо любить. Не будешь любить никого – станешь злыдней, будешь только обиды свои считать да обо всех по одной мерке судить. А любишь – так и прощаешь обиды. Христос так и учил – людей любить. Наверное… – каждый год в пасхальное утро она повторяла эти слова. – А я, Игореша, с соседкой только что говорила, которая в больнице сейчас была у Ивана Григорьевича. Там в палате-то у него чего сделалось!
Игорь вспомнил, что навещал вчера бабкиного соседа в местной больнице, а уходя, уже в дверях окинул взглядом всех по-разному пострадавших обитателей «травматической» палаты. «Люди… Их всех надо любить? Наверное…» – подумал он, вспомнив бабкины слова, и сказал, обращаясь ко всем: «Ну, выздоравливайте! Май месяц – щепка на щепку лезет, а вы тут прохлаждаетесь!»
– Чего там?
– Все оздоровели! У кого чего не было – все исправилось! Медсестры сбежались – ничего не поймут, глазами и ушами хлопают. У Ивана Григорьевича рука как новая стала, от разреза один шрамик остался. Это уж он потом заметил, с самого утра-то с конфузником удивлялись, что с ним сделалось. Утром проснулся Иван Григорьевич, смотрит на конфузника, который рядом спал, и говорит: «Мужики, а Сеня-то помер!». А у того вчера морда вся распухшая была, как у хряка, и с синяком, а сегодня бледная такая и охудала. Услышал он, видно, слова эти сквозь сон и испугался, что правда это. Как заорет благим матом, сразу все на ноги вскочили, даже мужик со сломанной ногой.
– Что за конфузник, бабу?
– По конфузу на скорой в больницу приехали – башка проломлена и эти поджарены, задница, в общем. Врачи сначала думали, что его маньяк пытал какой. Оказалось, он с работы пришел, жене дал одежду промасленную и бензина банку, постирай, говорит, с бензином, так масло и отойдет. Она и постирала, а бензин в унитаз вылила, думала, что он там в воде утонет. А мужик поужинал – и на горшок, да еще газету с собой взял, покурю, думает, не спеша за делом, и почитаю. Помню, рассказывал, только, что закурил и спичку под себя бросил, а потом уж в скорой очнулся. Жена рядом ревет, хорошо, говорит, что ты у меня дверь головой вышиб, я на тебя успела трусы натянуть, пока скорая ехала. Так вот, и он выздоровел, зад свой мужикам показывал – говорят, розовенький, как у поросеночка!
– И что с ним сейчас?
– Не знают как, а все прошло за ночь. У кого кости срослись, а у этого голова с задом! – бабка удивлялась, всплескивала руками и в конце концов убежала рассказывать об этом всем соседкам.
Когда Игорь неспешно занимался обедом, зазвонил телефон.
– Ты что, предвещатель!? С меня сейчас за столб взыщут и за окно выбитое! Я ведь грузовик свой, действительно, об первый же столб сегодня разбил!
Дальше шли не очень цензурные выражения насчет того, как жестока судьба, ведущая от одной растраты к другой и не дающая скопить на машину, и как говорящий ненавидит мышей и крыс, и что вообще «нечего такие ужасы предвещать». Звонил Сергей, приятель, один из школьных товарищей Игоря, с которыми вчера встречался. По словам Сергея, Игорь, когда уже уходил – сам он того не запомнил – хлопнул его по плечу и заявил, что Сергей утром, выезжая на машине на работу (была надобность поработать в выходной), врежется в первый же столб.
Так и произошло. Машина была оставлена Сергеем в гараже с незакрытой дверью, и ночью, соблазнясь запахом нескольких кусков хлеба, лежавших вместе с бутылкой минералки за водительским сидением, в кабину залезла тощая старая крыса. Погрызя вволю куски хлеба, крыса зарылась в тряпки, хранившиеся тут же, и уснула. Когда утром Сергей запрыгнул в кабину и хлопнул дверкой, крыса проснулась и насторожилась, сообразив, что пути к отступлению отрезаны. Грузовик выехал из гаража, Сергей вырулил на улицу города и стал правой рукой искать за сидением бутылку с водой для борьбы с «сушняком». Рука наткнулась на что-то теплое и мягкое, которое противно зашевелилось. Сергей отдернул руку. Крыса рванулась, прыгнула на лобовое стекло, с писком царапнула по нему коготками, скатилась на колени водителя, упала под ноги. Сергей дернул ноги вверх, затем топнул по крысе из всех сил, но только отдавил ей хвост. Крыса, обезумев от боли, заметалась по кабине, кинулась туда, откуда она вчера попала в кабину – под водительское сидение. В поисках какой-нибудь лазейки она вдруг нырнула в широкую штанину и, царапая по ноге Сергея, с писком полезла вверх, где было все уже и уже…
