ЧЕЛОВЕК ПО ИМЕНИ АДАМ ГРОФ
Эти двое стояли прямо перед ним – в чёрных костюмах, как манекены – едва ли не одинакового роста и едва ли не с одинаковыми, невыразительными лицами. Незнакомцы скорее напоминали искусственно выращенных клонов, чем живых людей.
– Здравствуйте, – сказал тот, кто стоял справа. – Меня зовут Малик. А моего коллегу – Уайлер. Мы проверим кое-что. Дело пяти минут.
Повинуясь какому-то инстинктивному чувству, Адам отошёл вглубь комнаты, с трудом представляя, что происходит.
Было раннее утро. С распахнутого окна не доносилось ни звука – вся улица погружена в сон.
В левой руке Уайлер держал кейс – его хромированные серые грани сливались с общей расцветкой прихожей.
– Кто вы и зачем пришли? – спросил Адам. Малик подошёл к нему, посмотрел в глаза.
– Не волнуйтесь, всё будет хорошо. Эм, Уайлер! Ты пока готовься, сейчас начнём.
– Что вы начнёте? – вновь спросил Адам.
– Стандартная процедура.
Во всей квартире, в каждой комнате – утробное молчание, будто все звуки разом ухнули в бездонную пропасть. Могло показаться, что также исчез воздух, и больше нечем дышать; Адам даже попробовал несколько раз вдохнуть – никакого ощущения, словно тело погрузили в барокамеру.
– Таблетки, – напомнил Малик.
– Что, извините?
– Вы принимаете таблетки?
Те самые, беленькие лекарства, средство от мигрени. Адам и забыл, что час назад его терзала страшная головная боль. Нервы разбухли и пульсировали, как толстые, перекаченные кровью жилы, будто череп вот-вот разорвётся на части. Но это был обманчивый образ: на самом деле Адам понимал – только с разорванным в клочья черепом он перестанет ощущать эту раскалённую, чудовищную боль, которая мучает его с тех пор, как он попал в аварию. Визг, крик – мимолётным движением острый луч вспарывает гулкую черноту, выпуская, как из брюха, сноп белого света, который забрызгивает всё в пределах видимости – белый свет затопляет, заволакивает мир, мешает одни чувства с другими, такое бывает, когда крепко зажмуриваешься и фейерверки искр и огней взлетают и вихрятся прямо под тонкой кожей век, при этом, всё же, сохраняется что-то конкретное, узнаваемое – удар, волна по телу, органы выполняют таинственный танец, так что организм на мгновение лишается своей плотной формы и превращается в недифференцированную субстанцию, как пластилин или глина. А потом – пробуждение от боли где-то в середине мозга, или в самой подкорке, или в том узле, где спинной мозг перетекает в головной. Где-то – боль, страшная, зудящая, невыносимая. Она идеальна, потому что конкретна, как единица или вещь – она здесь, она есть всё, о чём может подумать Адам, что он только может вообразить; боль есть свет, белый свет, ибо белый – цвет всех цветов; цвет, который есть самый настоящий свет.
– Да, я принимаю таблетки, – машинально ответил Адам.
– Вот и хорошо. – Малик улыбнулся. Запрограммированная, механическая улыбка. Не лицо – маска, а под ней – сплетения проводов, шарниры, блоки электропитания.
Уайлер в это время куда-то скрылся. Видимо, на кухню – оттуда раздавались звуки отпирающегося кейса, звон металлических предметов.
– Главное, чтобы вы хорошо себя чувствовали, – заверял Малик, ни на шаг не отходя от Адама. – Заранее просим прощения. Такова наша работа.
Какая у этих людей может быть работа?
У Малика были пустые, стеклянные глаза, будто ненастоящие. Их собрали где-то в цеху и отполировали до блеска.
Зияющие провалы зрачков. Две червоточины – нет-нет, две скважины, пущенные через мозг.
Он продолжает улыбаться. Лицо этого странного человека словно покрыто застывающим лаком – ещё немного, и с него можно будет снять копию. Эталон улыбки. Образец радости и сочувствия. То, чему выдали товарный код.
Уайлер сообщил, что всё готово.
– Пройдёмте! – сказал Малик.
Не противясь, Адам двинулся в сторону кухни.
С улицы не доносилось ни звука. Солнце уже высоко поднялось над городом, но горожане всё ещё спали – нежились в постелях, упиваясь видениями на обратной стороне век – бесконечная темнота, наподобие экрана, воспроизводила плеяды образов, и Адам словно видел их все – при этом сам лишённый такой возможности. После аварии боль стала и реальностью, и сновидением; она стала миром, Адам же – его неприкаянным жителем.
Вдоль кухни лежало длинное покрывало, чистое, без единого пятнышка. По текстуре оно напоминало банное полотенце – махровое, мягкое, белое, как лист бумаги. Почему его так привлекла чистота? Взгляд неотступно пытался найти хоть какую-нибудь мелочь, что повредила бы природу созерцаемого совершенства. Но – нет. Покрывало из того же мира, что и эти двое – Малик с Уайлером.
– Ты связался с центром? – спросил Уайлера Малик. Тот молча кивнул.
Рядом с покрывалом были аккуратно разложены хирургические инструменты. При виде их Адам невольно вздрогнул. Малик заметил это и вплотную приблизился к нему, прошептав в самое ухо:
– Подумайте о чём-нибудь хорошем. Не волнуйтесь.
Безропотно вняв совету, Адам напряг память, но найти там что-то приятное не удавалось: воспоминания терялись в ворохах других воспоминаний, поднимался шум, как при сильном ненастном ветре, и у Адама уже с трудом получалось поймать себя в настоящем времени, где он стоит здесь, посреди кухни, в собственной квартире, которая, тем не менее, постепенно переставала быть его домом – она всё больше превращалась в нечто общедоступное, вроде библиотеки или привокзальной площади.
Белый свет – белое покрывало, чистое, невинное, как начало мира, как мгновение до зарождения первых частиц, как остывающие кусочки сна перед квантовыми треволнениями. Визг, крик. В самой глубине роятся голоса, наперебой талдычащие неизвестно о чём – нить разговора давно потеряна, теперь тут царствует только вой, порывающий с любым безмолвием.
Когда сняли бинты, он нашёл у себя продолговатый шрам в районе ключицы; доктора отвечали: это последствия аварии, была необходима срочная операция на сердце. С вашим мозгом всё в порядке, однако, в результате удара образовались небольшие повреждения в труднодоступной части лобной доли. Когнитивные функции не пострадали. Вы ясно сознаёте действительность, вы не сходите с ума. Но вы больше никогда не увидите снов.
Малик попросил Адама снять туфли и раздеться до пояса.
– Уайлер, готовь анестезию.
Уайлер слушался каждой задачи, как робот. Он полез в кейс, вынул из него несколько ампул.
Эти двое окружали его, как жрецы во время обряда: жертвенником выступало покрывало, а самой жертвой был Адам. К этому времени он уже лежал на покрывале, чувствуя, как тело погружается в мягкие полосы тканей, а ещё – как что-то бьётся под черепом, на уровне глаз, словно пытается пробить кость и выползти наружу. Боль – это маленький птенчик, а череп – своего рода скорпула, сквозь которую птенчику всё-таки не удаётся проклюнуться.
