Когда я была маленькой, ещё дошкольницей, любящей всё своё свободное от домашних посиделок, приёмов пищи, сна и чего-нибудь такого, что требовало срочного присутствия, проводить на улице во дворе, с друзьями, всё было прекрасно. Ребёнок, не столкнувшийся с массой коллективных бед, когда каждый считает своим долгом найти изгоя и всеми силами портить ему жизнь, может прекрасно сосуществовать со всем миром, не задумываясь о плохом.
Мои светлые, коротко остриженные после экспериментов с чёлкой, волосы торчали во все стороны. Гроза крапивы и лопухов, Алина Арашина вставала ровно в восемь часов утра, умывалась, кушала, одевалась, а после шла на обход территории.
Всегда казалось, что в такие моменты насекомые прятались по домам и лишь самые храбрые оставались на поверхности, куда-то спеша по своим делам. Мои загребущие руки тянулись к этим панически убегающим козявкам, пытающимся оставить свои многочисленные конечности на теле, а не в пальцах страшного существа.
– Алин, ну новое же платье!
Хотелось бы оставить его таким же новым и чистым, пахнущим магазином, лавандой, но я никогда не замечала, как оно снова и снова купалось в грязной луже.
– Вот починят дорогу, тогда и поговорим.
Я старательно копировала фразу папы, которую он повторял на все возмущения мамы об испачканной обуви. Во всём виновато правительство, не желающее чинить наш двор, мужчина, идущий не глядя и оттого попадающий в грязь, ни в чём не виноват. Как и его дочь.
Поговорим… Некое эфемерное слово, означающее промежуток времени равный как секунде, как и вечности. Ну, однажды мы ведь точно поговорим, обещаю. Так можно говорить до скончания веков, пока мир не обвалится в пропасть, а мы все не сгинем вместе с ним.
Мама особо ничего не рассказывала о школе, но мне отчего-то безумно туда хотелось. Школьные принадлежности, мимо которых мы проходили в магазине, буквально притягивали к себе как мощный магнит. Хотелось быть причастной к чему-то доколе невиданному, новому, неизведанному. Вполне адекватное желание для ребёнка, коим я и была.
Взрослые всегда умилялись. Какая милая девочка, как она трепетно хочет поскорее вступить в новую жизнь, которая ещё остаётся покрытой завесой тайны.
Потом умиляться не пришлось.
Никогда не могла всерьёз пожаловаться на детство. Оно у меня было прекрасным, полным интересных занятий, свободы и возможности существовать как ещё маленький, растущий человек.
Во дворе помимо меня жило ещё две девочки сестрёнки, Даша младше, Юля старше и несколько мальчишек, гурьбой носящихся по улицам. Самые старшие, те, которые уже в силу своего «солидного возраста» не могли позволить себе вот такую беготню, частенько находились в няньках у младшего поколения. Их попытки следить за нами чаще оборачивались разбитыми коленками и попытками угнаться за хохочущей, визжащей от восторга, мелкотнёй.
– Я здесь! Здесь! – кричал один.
– Догони! – вопил второй и из-под кроссовок буквально выстреливали камни.
Родители всегда сравнивали нас с гоночными машинами и старались не пускать на детскую площадку для самых маленьких. Где карапузы, едва научившиеся удерживать своё тело в относительном равновесии, наслаждались вниманием своих мам и редких пап, возвышающихся над ними монументально стоящими скалами.
Не смотря на столь незаметные для нас ограничения, нет-нет, а кто-нибудь всё равно туда пробирался, громко смеясь и подбрасывая в воздух песок. Некая маленькая победа. Которой впоследствии можно было похвалиться.
В деревянных домиках девочки варили еду, рассчитывались листьями, носили песок, качали кукол и всячески «кормили» мальчиков, порой прибегающих к ним. Это была наша игра, буквально узаконенная документально, нацарапанный на коре свод правил до сих пор хранился моей мамой.
Родственницы, у кого тоже были дочери, всегда удивлялись моему характеру, о чём постоянно говорили маме. Как это возможно, такая красавица, умница, вроде бы не мальчишка сорванец, а всё равно бегает с ними, гоняет на велосипеде, забивает мяч в ворота. Кричит с импровизированных трибун.
– Неужели она всегда была такой? – качали они головами и упорно дарили мне кукол в розовых платьицах.
Папа подарил игрушечный автобус.
В моей жизни вечно всё перекручивалось, дробилось на части. Вроде бы девочка, а в то же время уже рисует на лицо полосы, втыкает в причёску перья голубей, любящих погулять во дворе огромной стаей, и уже бежит вперёд, громко крича, изображая индейца.
Взрослым было не объяснить, отчего это так классно, отчего сидение на месте и рисование портретов – скучно, а все слова о том, что нужно спокойно сидеть за столом, не дёргать ногами, не прыгать по коленям – пролетают мимо.
– Вот ты так хочешь в школу, а там так нельзя.
– Ну и что?
Мне было искренне не понятно, почему все так стараются изменить моё поведение и облачить в нечто розовое, с массой оборочек, рюш и пуговок, застёгивать которые являлось сущим мучением.
Взрослые это прекрасно понимали.
Я видела себя завоевательницей других миров. Справедливой правительницей, сильной, храброй воительницей, спасающей родину от страшной угрозы. Всё это постоянно фигурировало в моих снах, рассказах, однако взрослые старательно закрывали глаза, пропуская мимо ушей абсолютно все без исключения восторженные речь, пестрящие многочисленными подробностями.
– Алина, ну пойми, не нужно смотреть столько фильмов на ночь. Ты становишься слишком активной, вот такие сны и снятся.
Но я не хотела жить иначе.
Меня всё вполне устраивало и было совершенно не понятно, отчего моей маме хотелось изменить самое сердце столь любимых интересов.
– Неужели ты не можешь усмирить собственную дочь? – мои многочисленные родственницы всегда считали своим долгом указать на это.
Мама что-то говорила, пыталась оправдать меня, себя. С каждым разом делать это становилось всё сложнее. Уже не списать на возраст, любовь к беготне, бьющую ключом энергию.
– Не можешь?
Она не могла.
Я была неусмиримой.
Мои любимые конфеты стоили совсем дёшево и мама частенько давала несколько звенящих монет, чтобы я смогла купить что-нибудь вкусное в неподалёку стоящем ларьке. Там работали две женщины, заменяя друг друга и приходилось выгадывать именно нужную смену, дабы не попасть на многочисленные расспросы.
Одна из них двоих, с постоянной завивкой на голове, что делало её похожей на барашка, постоянно выясняла, не вредно ли есть столько сладкого, следят ли за этим взрослые, почему бегаю одна, а не беру с собой сопровождающих.
– Ты же ещё такая маленькая, – говорила она, а я злилась.
Ну неужели ей правда так нужно было знать все подробности?
– Мама рядом, ждёт меня.
Приходилось спешно запихивать конфеты в карман, одну засовывать в рот и со всех ног убегать. Впрочем, завернув за угол тут же останавливалась, восстанавливала дыхание и шла уже спокойно. Всегда надеялась, что эта женщина не выйдет из своего ларька и не проследит мой путь до дома.
