– Лена, я читала твои книги, но мы слишком мало говорили о твоем увлечении, – прошептала Инна на ухо подруге.
Та вздрогнула и ответила сиплым спросонья голосом:
– Я же начала писать в тот год, когда ты вернулась от меня в родной город, так сказать, на место своей постоянной дислокации, а по телефону диспута не устроишь. Мне важно твое прочтение, твое понимание моего творчества, но сейчас далеко за полночь и я физически не способна к полемике, устала. Я уже никакая. Давай серьезно побеседуем дня через два. Завтра нашему курсу предстоит торжественный форум с преподавателями в стенах родного университета, а потом еще застолье допоздна на базе отдыха. Нам надо быть в хорошей «спортивной» форме, чтобы выдержать такой марафон. Я у Киры задержусь в гостях на целую неделю. Но ты же знаешь, что мое время в основном будет посвящено тебе. К тому же своим разговором мы Аню с Жанной можем разбудить.
– Ну что тебе стоит! Я совсем чуть-чуть тебя побеспокою. Понимаешь, наши девчонки в литературе дилетанты. Я с тобой как с профи хотела бы поговорить. Удели мне пять минут, ответь на несколько вопросов. Черти меня изнутри раздирают. Вот скажи мне, пожалуйста: когда ты про себя стала понимать, что ты писатель?
– В четырнадцать лет.
– Ты по причине обостренного чувства ответственности за учебу, работу и за детей поздно начала писать и, по сути дела, отложила любимое дело почти на сорок лет, упустив для созидания юность и молодость – периоды особой восприимчивости и творческого подъема? Ты слишком долго стояла на низком старте, прежде чем решилась одолеть стайерскую дистанцию. Помнишь Заболоцкого, «нет на свете печальней измены, чем измена себе самому». Разве все эти годы нереализованный талант не тяготел над тобой, не давил на мозги? Что-то мне подсказывает, что я не ошибаюсь.
Зная характер Инны, Лена прекрасно понимала, что пятью минутами она не обойдется, но отказать не смогла. «Все равно ведь не оставит в покое», – подумала она, поворачиваясь лицом к подруге.
– Прямо-таки талант, никак не меньше? А что такое талант?
– Сия тайна велика есть, – тихонько рассмеялась Инна.
– Я только начинаю поднимать голову и заявлять о себе. Я где-то еще на полпути… Тебе не хватает критического подхода конкретно к моим книгам. Ты пристрастна, потому что видишь мои способности через увеличительное стекло нашей дружбы, – сказала Лена со свойственной ей мягкой интонацией. – Конечно, мысли требовали выхода. Ведь глубинное желание получать удовольствие от хорошо сложенных строчек зародилось во мне еще в раннем детстве. Помню, в дошкольном детдоме, воспитательница объяснила, что звуки нашей речи – это колебания воздуха, волны. Я тогда сразу догадалась, что и музыка – это волны, непосредственно связанные с нашим организмом и Природой. И что стихи, и даже проза, тоже таинственный способ организации звуков и знаков, возникающий под влиянием неожиданных движений души человека. В зависимости от порядка слов предложение может зазвучать и засиять, а может и погаснуть. Этому пониманию я всецело обязана стихам Некрасова и музыке текстов русских народных сказок. А в школе я узнала о частоте колебаний, и что музыка – по Пифагору – это различное соотношение частот…
Но ты права, жизнь, к сожалению, так сложилась, что я не могла позволить себе начать писать раньше. Чувство ответственности тормозило развитие во мне творческого литературного процесса. Я хорошо помню, лет так с четырех, яркое восторженное состояние, возникающее в душе при появлении в голове стихотворных строчек. Тогда я еще не знала, что это называется вдохновением. А то, что оно на самом деле существует, я поняла лет в шесть. Как-то стала перерисовывать из газеты портрет Ленина. И он очень похожий получился с первого раза. Я обрадовалась – буду художником! На другой день опять попробовала рисовать, но как ни старалась – ничего хорошего не вышло.
– И как же ты все-таки решилась взяться за исполнение мечты? Собиралась с духом всю жизнь, а ушла в писатели одним днем? «Летать, так летать!»
– Одной счастливой минутой. Спасибо случаю. Новый начальник оставил меня без подработок, на одну ставку «посадил», чем сам того не желая, поспособствовал осуществлению моей мечты. У меня появилось свободное время.
– Ты, «мягко говоря, но грубо выражаясь», никому не подражаешь? Мне кажется, твои книги не похожи на перепевы, пусть даже классиков. И в процессе взаимного опыления с современными писателями не участвуешь? – с подчеркнуто серьезным видом задала Инна следующие вопросы.
– Прекрасные встречи с великими произведениями прошлого, с биографиями незабвенных творцов – это как рукопожатия через века! Берешь в руки старинную книгу и будто чувствуешь некую сопричастность. – Лена будто впала в мечтательный анабиоз. Даже глаза прикрыла. – …Но важно то, что мы в себе сохранили от великих людей, задающих нам высокую планку.
А через несколько секунд Лена сказала с улыбкой:
– С «пионерской» прямотой отвечу, даже скажу крамольную вещь: в стишатах – было дело, подражала. Разве не помнишь? В школе мне нравилось сочинять «под кого-то» и при этом чувствовать себя умной, хотя на самом деле уже понимала примитивность своих виршей. Но в прозе – никогда не пыталась. В ней я всегда выражаю себя и слушаю только свой собственный голос. Сначала гонялась за выразительностью текста, а не за полнотой смысла, потом предпочтения поменялись. Наугад шла за своим сердцем. Жаль, что почти ничего в памяти не сохранилось от тех восторженных лет. Да и все, что записывалось на бумаге, утрачено, бесследно исчезло в деревне за годы моей учебы в университете. – Лена вздохнула. – Из детства вспомнилось. Читала я «Дон Жуана» Байрона. И неожиданно меня обидно поразило его сходство со стихами Пушкина в «Каменном госте». Меня как трехметровой морской волной окатило: «Он подражал Байрону?!» В первый момент была потрясена неожиданным «открытием». Кровь отлила от лица. В недоумении застыла. Я была придавлена тяжестью невероятно неприятной мысли. «Такое невозможно, это какая-то ошибка!» – молотком бухало в моем мозгу. Масса совершенно новых мыслей больно распирала мою голову, а в онемевшей груди метался сумасшедший ураган не находивших выхода горьких чувств. Мне хотелось, чтобы этой книги не существовало: «Я ее не видела, не читала. Ее нет и не было!» И я заплакала. Долго приходила в себя, лежа на своем любимом черном дерматиновом диване.
