Кристиан Расмуссен снял форму королевского гвардейца, расправил синие брюки с широкой белой полосой и мундир и аккуратно повесил форму в шкафчик – до следующего раза, когда надо будет выходить на службу. После этого он вышел из казармы и огляделся. Служба была закончена, а день был замечательный: солнечный, в меру теплый, но не слишком жаркий, с легким ветерком, который дул со стороны пролива Эресунн.
Насвистывая песенку мексиканской певицы Глории Треви «Abranse Perras», запавшую в голову после недавней дискотеки, Кристиан направился вниз, к парку Амалии, который узкой зеленой полоской вытянулся вдоль берега залива. Королевский замок Амалиенборг, построенный когда-то для той же королевы Софии-Амалии, супруги короля Дании и Норвегии Фредерика III, остался позади, а еще дальше возвышалась великолепная громада Мраморной церкви, увенчанной позеленевшей от времени медной крышей-куполом. Мраморную церковь строили больше ста лет, потому что денег вечно не хватало, но когда ее наконец освятили, копенгагенцы ахнули – такое архитектурное чудо они получили. Теперь в этой церкви любили венчаться все копенгагенские пары, и по пятницам и субботам очередь из молодоженов выстраивалась чуть ли не до самого дворца Амалиенборг. А с купола Мраморной церкви открывался захватывающий вид на Копенгаген, на пролив Эресунн и на соседнюю Швецию.
Кристиан Расмуссен удобно расположился на широкой деревянной скамейке, далеко вытянув ноги вперед. На другой стороне узкого пролива распласталось суперсовременное здание Новой оперы, похожее на пузатую бетонную сковородку, накрытую сверху квадратной крышкой. Расмуссен вздохнул. Может быть, именно таким и был замысел архитектора. Лично он не был от него в восторге. Ему гораздо больше нравился другой проект датского архитектора Йорна Утзона – знаменитое здание Сиднейской оперы, с ее крышей в виде распущенных на ветру парусов. Сиднейская опера стала одним из наиболее известных и легко узнаваемых зданий мира, символом и роскошной визитной карточкой Сиднея, а копенгагенская опера… так и осталась бетонной кастрюлей, увенчанной несуразной квадратной крышкой.
Кристиан криво улыбнулся. Раньше перед парком королевы Амалии всегда стояли роскошные белоснежные круизные лайнеры, на которых датчане отправлялись в далекие экзотические страны или просто поплавать и позагорать зимой на Карибах. Теперь набережная была совершенно пуста. Из-за коронавируса вся круизная индустрия – а это были сотни кораблей и сотни тысяч человек обслуживающего персонала, от горничных до устроителей дискотек на борту – приказала долго жить. Никто не рисковал отправиться в когда-то привычное путешествие – люди слишком хорошо помнили печальную судьбу «Diamond Princess», которая первой попала на карантин в Йокогаме из-за одного зараженного пассажира, который сошел на берег в Гонконге, но успел перед этим заразить еще несколько человек. из-за которых все остальные сидели в порту в Японии под замком около двух месяцев, пока власти наконец не смилостивились и не разрешили им улететь в свои страны.
Да, то, что было привычным еще вчера, сегодня стало невозможным. Или превратилось в недосягаемую мечту. Но в Копенгагене жил один человек, который умел мечтать так, что силой своей мечты и своего обаяния сметал все на своем пути. И был признан мировым гением. Правда, уже после смерти – а смерть его от остановки сердца на фоне отравления опиумом и сифилисом на острове в далекой Полинезии была ужасна. Но начиналось все здесь, в Копенгагене, где Поль Гоген написал свои первые картины. При его жизни они были мало кому нужны – а сейчас за них заплатили бы десятки и даже сотни миллионов, если бы только они продавалась. Но почти ничего из наследия Поля Гогена уже не продавалось – все быстро забрали себе музеи, привлекая к себе за счет этого тысячи восторженных посетителей. Одно из крупнейших собраний Гогена хранилось в Копенгагене в Новой глиптотеке Карлсберга.
Новая глиптотека Карлсберга была создана и затем подарена Дании представителями знаменитой династии пивоваров Якобсенов, которые владели заводами «Карлсберг», где они варили пиво, а прибыль вкладывали в искусство. Собрание Якобсенов начиналось с античных скульптур и коллекции этрусского искусства – крупнейшей за пределами Италии. Как и всякий датчанин, Кристиан Расмуссен знал, что это один из Якобсенов, Карл, подарил Копенгагену статую Русалочки, ставшую символом страны. А вот его сын Хельге Якобсен предпочитал французских импрессионистов и в особенности Поля Гогена. Благодаря его страсти в Глиптотеке и оказалась столь внушительная коллекция этого великого художника.
Собрать эти картины Якобсену удалось довольно легко: их продала владельцу Глиптотеки супруга художника, датчанка Метте-София Гад. Гоген сам оставил ей свои картины и скульптуры перед отъездом на Таити. Ведь он уезжал туда, полный самых радужных надежд на успех и писал Метте: «Уверяю, через три года я выиграю битву, и это позволит нам с тобой жить, не зная лишений. Ты будешь отдыхать, а я работать. И, может быть, когда-нибудь ты поймешь, какого человека дала в отцы своим детям».
Но чуда не случилось – Гоген умер на острове Хива-Оа из группы Маркизских островов, больной и совершенно одинокий.
Метте-София Гад родила Полю Гогену троих сыновей и двоих дочерей, но в итоге бросила его, посчитав не способным ни на что ничтожеством. Ведь когда он попытался продавать в Копенгагене французский брезент, у него ничего не вышло, а свою прежнюю карьеру преуспевающего биржевого маклера он забросил, чтобы полностью сосредоточиться на живописи. Но его картины не покупали, и семейство жены относилось к нему в лучшем случае с презрением. Когда Метте-София окончательно рассталась с ним, ее родственники только вздохнули с облегчением.
Как же глупо вели себя датские женщины в те давние времена… Или Метте-София была такой одной, а другая датчанка оценила бы Гогена по заслугам? Скорее всего… В истории Дании было немало женщин, которые вдохновляли своих мужей, стояли рядом с ними плечом к плечу и поддерживали во всем. Те же жены древних викингов, например – они вместе со своими мужьями шли в бой и воевали наравне с ними. Такую жену, как Метте-София Гад, наверное, просто не приняли бы в их среде…
«В этом и состоит ирония судьбы, – подумал Кристиан Расмуссен, подходя к зданию Новой глиптотеки Карлсберга, построенному Вильгельмом Далерупом. – Во время своей жизни Метте-София все время пеняла Гогену на то, что никто не знает его как художника – а теперь ее саму знают и помнят только потому, что она была женой Гогена».
В Глиптотеке в этот час было не так много народу, и Кристиан мог без помех наслаждаться любимыми полотнами. Среди них выделялась «Таитянская женщина с цветком» – замечательный портрет смуглой таитянки в синем платье, держащей в руке желто-красный тропический цветок. Задумчивый взгляд таитянки пробуждал мечту о путешествиях в дальние страны, где жили такие великолепные женщины и росли такие необычные цветы. Это был тот мир, в который стремился сам Гоген, которым он грезил, в которое находил вдохновение…
