В один из сентябрьских дней в доме большого купца Сергея Дмитриевича Ветринского состоялся самый роскошный бал из всех, что проходили в Москве за последние полгода. На высоких потолках с многочисленными вырезками горели свечи, на столах были поданы самые вкусные и дорогие блюда, играли лучшие музыканты, а гости, разодетые прелестнейшим образом, танцевали в просторных залах. Здесь встречались совершенно разного рода люди: были и полные осанистые мужчины с широкими, круглыми лицами, и стройные красивые юноши; были и взрослые важные женщины, и пышно нарядившиеся молоденькие девушки-кокетки, которые, с румянами на щеках, помахивали будь-то платками или веерами.
Во всей этой сверкающей толпе затерялся один совсем незаметный гость, и незаметен он был оттого, что стоял в стороне и не имел ровным счётом никакого желания танцевать. Веселись бы он как все, его фигура, вероятно, была бы более приметной, однако он стоял неподвижно. Неотразимый чёрный наряд приукрашал его и без того недурную наружность: он был плотного телосложения, лицо его с тёмными и немного кудрявыми волосами и усами – приятно, а карие глаза его были, по замечанию многих, добрые. Но что-то было в этих глазах, что-то глубокое и – тоскливое. Человек этот наблюдал, как остальные кружатся в танцах, и погружался в собственную мысль.
«Как они смешны. Всё танцуют и танцуют, а для чего? Неужели и впрямь такое занимательное развлечение? Впрочем, я и сам раньше отплясывал не хуже их… Так же я подавал ручку какой-нибудь ветреной дамочке и забывался… Но ладно мальчишки, по юности, по глупости. Но старикам уж куда? Уже женаты, при летах, а никак не натанцуются. И зачем только меня притащили сюда? Наблюдать за этим глупым кокетством?»
Его размышления прервал широкоплечий, слегка полноватый мужчина. Одет он был в чёрный фрак, на груди же красовался жёлтый бант. Человек этот опирался на крепкую трость, украшенную блестящими камнями. Это был хозяин дома. Он подошёл к гостю и обратился к нему:
– Григорий Тимофеевич, это никак вы?
Григорий слегка встрепенулся, отвлёкся от своих рассуждений и заметил стоящего рядом с собой Ветринского.
– Ах, Сергей Дмитрич! Да, как видите, это я.
– Признаться, вовсе не ждал, уж простите за моё откровение.
– Ничего.
– Вы что же, с супругой?
– Так точно-с.
– Григорий Тимофеевич, отставьте эти формальности: вы не на службе, – с улыбкой говорил Сергей Дмитриевич, – что вы со мной так отрывисто, будто я вам приказ какой читаю. Или, может, бал вам не нравится?
– Напротив, всё нравится.
– Так отчего же вы так невеселы?
– Тяжело сказать, Сергей Дмитриевич.
Ветринский нахмурился и пристально посмотрел в самые глаза собеседнику.
– Скажу вам честно, исключительно по-дружески, – начал он, – уж не огорчайтесь, а, право сказать, вы странны. Особенно в последний год странны. Вот сами посудите: перед свадьбой-то вы сам не свой были, светились весь, прыгали, говорили, семейству особое внимание уделять будете. Даже хотели с должности уйти, лишь бы к семье ближе. Я уж было думал: «Как так? Чтоб Григорий Тимофеевич Апраксин, лучший следователь города, да подал в отставку». Заблуждение, оказалось. Я как ни посмотрю, вы везде один, и Настасью Дмитревну я уж сколько с вами не видел. Да и на должности вы остались. С год назад вы говорили мне, что балы опротивели, что не ваше это, не нравится. А вот я вас уже и у себя наблюдаю, да только невеселы вы, Григорий Тимофеевич.
Апраксин потупил взгляд в пол, поднял голову и сказал:
– Несмышлён был. Всё оно по глупости.
Между ними нависло неловкое молчание. Апраксин почувствовал, что своей неразговорчивостью может ненароком и обидеть друга, поэтому исключительно из вежливости спросил:
– Что же сын ваш? Я всех так внимательно оглядываю, а его всё никак не нахожу. Не мог же он пропустить.
– Хе-хе, это вы верно подметили, что не мог. Вернулся из Петербурга: у графа Сухарёва там свадьба намечается, он туда и уехал на прошлой неделе. Верите ли: ни словечка не прислал оттуда!
– А что же, он сам-то ещё не надумал жениться? – спросил Апраксин с каким-то явным подвохом.
– Жениться? Это было бы хорошо. Дело к тому и идёт, Григорий Тимофеич, есть у него одна генеральская. Пожалуй, где-то здесь с нею пляшет.
– Так была же другая невеста, княжеская…
– Была, Лизанька. Хорошенькая, честно сказать, мне она по сердцу пришлась. Да вот не задалось с нею…
«Сам ещё, значит, мечется!» – подумал Апраксин.
В этот момент к ним подошла невысокая дама в голубом платьице. Во внешности её не было особых черт, однако выглядела она весьма умилительно.
– Доброго вечера, Сергей Дмитриевич, – сказала она, протянув свою маленькую ручку в белой перчатке и улыбнувшись, отчего на левой щеке её показалась небольшая ямочка.
– Настасья Дмитревна, вы? – ответил Ветринский и слегка пожал ей руку. Это была жена Апраксина.
Они начали разговор, в ходе которого Григорий почувствовал себя неловко: ему было не то стыдно, не то совестно за жену. Ощутив себя в неприятном положении, он отошёл.
– Позвольте заметить, муж ваш очень странен, – говорил Ветринский, провожая взглядом Апраксина.
– Ах, вы правы. Я и сама не знаю, что с ним сделалось… Год назад он был обходительнее, вежливее… живее как-то.
– А с чего это у него?
– Сама бы знала. Вы не первый, кто о нём уже так отзывается. Друзья его тоже совсем не узнают. Даже этот… как его… Шмитц! вспомнила. И тот говорит, что Гриша как-то изменился. Хорошо, что детки ещё маленькие, ничего не смыслят, так бы жалко мне их стало…
– Как они, à propos?1
– Замечательно, Сергей Дмитрич. Здоровьем крепки, и слава Богу. Нынче с нянькой вот остались.
– А напомните, как детишек-то звать?
– Что же, батюшка, неужто запамятовали?
– Ну, как видите-с. В голове ведь всего не удержишь.
– Старшая Любочка, ей уже четвёртый год идёт, а младшенький Петенька, ему два.
– Люба… Любовь… Какое хорошее имя.
– Я настояла, чтобы так звали.
Оркестр гремел на всю залу, различные звуки: будь-то скрипка, басы мужчин, тихий смех барышень, звон посуды – всё сливалось в одно, и различить что-то во всём прочем было невозможно. Люди так же смешивались в общей толпе, и, как бы ни старалась Настасья Дмитриевна, разглядеть своего мужа ей не удавалось.
– У меня совсем скоро день рождения, если вы помните-с… Третьего октября-с… Мы будем рады видеть вас у себя, – сказала она, обратившись к Ветринскому.
– Конечно, помню, как же я мог забыть? – отвечал Сергей Дмитриевич со сладкой улыбкой на лице, поймав себя на мысли, что и впрямь запамятовал. – Если вы приглашаете, обязательно буду у вас!
