Слово, в том числе и религиозное, поставило мою жизнь на грань смерти. Мой же путь – духовный. Поэтому, чтобы выжить, пришлось создать собственную религию – религию бессловную и безмысленную. Её смысл и содержание – молчаливое исповедание любви к Высшему и сущему и трепетное благоговение перед ними. Исповедание состоит в по возможности непрерывных объяснениях в любви ко всему на свете – видимому и невидимому. Жизнетворящее Невидимое при этом не называется никак: Оно без образа, имени, пола и признаков.
Следствие исповедания – возгорание духовного сердца и высокое счастье: ощущение рая на земле.
Вот и всё моё священное писание.
Мир, как представляется, на грани гибели, так же, как и я до начала моего исповедания молчаливой любви и благоговения. Поэтому, возможно, мой опыт преодоления всех нестроений кому-то придётся кстати.
Вышеслав Юрьевич Филевский,
Белу-Оризонти, 30 марта 2018 года
Примечание. Использованные изображения находятся в Интернете в свободном доступе. Адреса изображений приводятся в конце книги.
Уборка храма
Солнце только-только поднялось над верхушками деревьев. Радостно пели птички…
Я вошёл в лес в молитвенном настрое и собирал мусор, брошенный теми, кто побывал в лесу накануне. Я воспринимал лес как храм. Люди относились к лесу по иному. И я уважал их право мусорить в моём храме… Впрочем,
что такое храм? Не любое ли место, где мы испытываем благоговение от присутствия Непостижимого, от духовного общения с Ним? Не наше ли это жилище, не наше ли горящее любовью духовное сердце, не наша ли страна, не наша ли планета?..
Для меня священно всё. В сердце радостно горит духовная свеча. Её радость созвучна с радостным пением птичек. На душе – такая чистота, какая была, я думаю, до моего рождения. И хочется распространить эту чистоту на весть окружающий мир… Да, это невозможно. Но хотя бы здесь, в этом кусочке леса, где я гуляю…
Люди критикуют ведущих себя неуставно в христианских церквях. Иногда даже хотят посадить таковых в тюрьмы…
Для меня христианские церкви – только маленькая частица храма под названием жизнь. Бог и священнодействующий этого огромного храма – великое Непостижимое. Сослужащий и молящийся – я. Алтарь – моё сердце, горящее любовью к Священнодейсвующему, ко всему видимому и не видимому. Моя жертва – непрерывные объяснения в любви к Высшему и сущему. Пляшущие в этом храме – люди. Но я люблю их и никого не хочу сажать в тюрьму, хотя и ощущаю глумление – «оскорбление религиозных чувств».
Я убираю бутылки, упаковки, окурки – и объясняюсь в любви к существам, которые их здесь бросили и даже благоговею перед ними. Они отдыхали, веселились, были счастливы, гордились своей родиной и президентом…
Есть ли у этих людей повод для разделения со мной счастья любви к Высшему и сущему? – Думаю, что нет – им и так хорошо…
Почему же я люблю людей, оскорбляющих мои религиозные чувства, чувства гражданина и благоговею перед ними?.. – Можно сказать, это проявления психического заболевания. Но любя и благоговея перед теми, кто причиняет мне боль, я испытываю счастье. Счастье – большое. Попробуйте поступать так же. Для кого-то, возможно, это счастье окажется большим, чем счастье от распития в лесу алкогольных напитков…
Я убираю лес – мой храм. И если кто-то захочет навести чистоту в храме своей души, он волен последовать за мной…
Но я отвлёкся, однако… Птички, казалось, были заняты восторженными хвалениями. Как будто едва ли они слушали друг друга, едва ли понимали. Но как ладно звучали их голоса вместе! И всё это великолепие совершалось безо всякой науки и правил, без легенд и человеческого лукавства… О, такое возможно только по высшему промыслу, разве нет?.. И птички были всем своим существом обращены к Нему, ко Всевышнему. Птички пели где-то высоко. Может быть, они как раз с Ним и разговаривали. Поэтому видеть их с земли было невозможно, как и Самого Всевышнего.
…Шло священное служение. С неба лился желтовато-белый свет как бы от сущности Служáщего. Казалось, оттуда, после причастия и спускались невидимые белые птицы, которые усаживались на верхушках деревьев и пели чудесные песни. Невидимым же кадилом земля источала лёгкие испарения.
Слёзы счастья навёртывались на глаза. Я оставил сумку с мусором, лёг на чуть влажную траву. Лучи пронизывали листья, и они от этого представлялись золотыми. В какой-то момент всё будто затихло. И началась она, сокровенная Литургия. Моя душа, будто оставив на время тело, устремилась к Священнодействующему и в сыновнем порыве обняла Небо…
Елене Алексеевне Косиловой
Лес и поле
Я шёл по лесу. Моё внимание привлекали птицы, их пение. И я стал прислушиваться к тому, что они «говорят»…
Редко, кто поёт так разнообразно, как соловей в мае. Обычно же разговоры птиц представляются довольно однообразными. Кто-то может подумать даже, что птицы просто глупы, бесконечно повторяя одно и то же. Но на самом деле это не так. В речи птиц важны оттенки, которые ухо обычного человека не улавливает. Мы слишком грубы для этого, слишком сознательно удалены от мира прочих живых существ, от мира природы…
Да, птицы не прочь поговорить на любовные темы. Но продолжение рода их заботит не постоянно, не терзает так, как нас с вами, а только в определённые моменты жизни. В остальное же время… – птицы живут и славят великое Непостижимое. И в этом их жизнь благодатней жизни самых духовных из нас.
Птицы общаются со своими детьми. И тоже не постоянно, а до достижения ими самостоятельности. С товарищами же и подругами они говорят о самом насущном: делятся сведениями о чём-то благоприятном и неблагоприятном. При этом они выражаются весьма сдержанно, скромно, строго… Я бы сказал, что вообще болтовня птицам мало свойственна…
Да, есть среди них известная говорунья – сорока. Иногда бывает настроение побалагурить у ворон, игриво поболтать – у воробьёв… Эти птицы, мне кажется, похожи на людей. И поэтому и обращают на себя наше особое внимание.
А вот канарейки не болтают. Они радуются. И привлекают нас своей радостью. Речи канареек как будто похожи на излияния соловьёв. Но они возвышеннее. Потому что соловьи говорят о плотской любви… Да, они обладают поистине высоким поэтическим даром. Но всё-таки это разговоры о земном. Канарейки же объясняются в любви не только возлюбленным, а всему, что они видят, и даже тому, что недоступно их зрению – непостижимому Небу.