Гостиница «Граф». Субботнее утро. Номер 56.
– Очнись. Люда! Где твоя фа…
– Колготки, мама! Колготки! – истерично прервала вопрос молодая грузная невеста, еле развернувшись в лоскутах белого тюля.
– Давайте, девчонки, помогайте. Пусть кто-то подержит юбку, а я пока натяну капронки. Только мне нужно подлезть…
– А букет?
– Тут лежит.
– Тьфу ты! Слава богу. Кошмар какой…
Напряжённый воздух, который норовил перерасти во всеобщее безумие, содрогнулся тёплым голосом тёти Саши: «Нужно, чтобы дождь пошёл! Это к счастливому браку!». Валентина, мама Люды, строго выглянула после этих слов из-под тканей у вспухших ног дочери, говоря всем своим видом, что ей не до окрыляющих суеверий.
Знаю я, к чему приводят эти дожди. Конечно, может быть, они и предрекли моё появление на свет, но откровенно не сулили моим родителям благостное замужество – эти вопли доносятся эхом из моего туманного детства даже сегодня. И единственное, что связывает этих людей опосля, – это общая фамилия, так и не сменившаяся на девичью одной из сторон.
– Люда, втяни живот! – Валентина садистски потянула за петли корсета.
– Да куда-ж его втягивать! И так под рёбра ушёл. Всё, перестань, мама! Больно!
– Ёшкин кот, соберись. Ты как вообще это платье подбирала?
– Нормально подбирала! Что ты пристала ко мне?! Хватит со мной в таком тоне говорить, мозги выносишь.
– Люда, слушай сюда. Я твоих психозов нахлебалась вдоволь. Сейчас соберу манатки и уеду к херам.
– Да и вали!
Голос новоиспечённой невесты содрогнулся, а тело сделало резкий рывок в противоположную сторону от нахмуренной матери, ослабившей хватку. Её потрёпанные от подготовки подруги замельтешили, оторвавшись от своих обязанностей. Фотограф пижонской наружности потерянно оглянулся на присутствующих. А тётя Саша резво взяла участниц зарождающегося конфликта за руки и компанейски воскликнула: «Так, успокаиваемся! Это ваш праздник. Не будем ссориться. Давайте: вдох, выдох… Всё будет хорошо!»
Люда с детства была красивее и, как казалось мне и нашим мамам, талантливее меня. И на творческих кружках являлась примером для подражания, что мозолил глаза другим детям. И комната-то у неё личная появилась задолго до того, как подобная роскошь досталась мне. И мальчикам Люда казалась миловиднее, интереснее и, как минимум, понятнее. Короче, Людке я проигрывала по полной. Лейтмотивом дальнейшей моей жизни выступала идея о том, что надо, раз уж выигрывать не получается, получить приз зрительских антипатий. Шокировать и провозглашать своё уродство и непохожесть. Конечно, где-то внутри я верила, что мама в один момент скажет: «Ах! Что ты с собой сотворила! Как мне искупить свою вину за это! Какую принцессу мы потеряли, пока глазели на это привередливое чудо в ситцевой юбке!» Но это были достаточно бессознательные процессы.
– Хорошо. Мама, посмотри, не осталось ли пятна на платье?
– Там зеркало. Иди и проверь сама, – буркнула Валя.
Люда неторопливо подплыла к своему отражению в полный рост. Лицо её не выражало ничего, кроме озабоченности свадебными хлопотами. На секунду стало страшно: вот и пропечатались уже в твоей омрачённой физиономии тяготы семейной жизни. Ясная картина: как забираешь одного из детсада, другого с продлёнки; варишь эту ненавистную манку, да чай ставишь в ржавом чайнике; с подругами обсуждаешь носки, поездку в Геленджик и «Великолепный век».
Невеста молча оглянула подол. Посмотрела в окно. Затем на часы. Взяла тканевый платок и осторожно протёрла им лоб. Затем повернулась к нам и сказала: «Тёть Саш, Жень, спускайтесь. Мы скоро».
Мы вышли из номера, и я начала шуршать подошвой кроссовок по ковру, вспоминая детство в пансионате «Рассвет». Там было такое же ворсистое напольное покрытие. Крымское лето тех лет напоминали также золотистые узоры на стенах и тусклый жёлтый свет, придававший им особую тоску.
– Тут пить нельзя? – тихо поинтересовалась я, придав риторическую окраску сказанному.
– Да, но кто проверит? Камер же нет, – хоть welcome drink тётя Саша и не приняла бы, но осуждения подобных активностей ждать от неё не следовало.
В холле раздался звук энергичных шагов – запыхавшаяся Валя окликнула нас и попросила подождать её. Внешний вид мамы невесты вызывал смешанные чувства: тонкие волосы были нелепо схвачены лаком, макияж поплыл и запал в морщины, в которых пропечаталась многолетняя угрюмость, платье напоминало растянутый халат. Было очевидно, что Вале с происходящим приходилось смиряться. В её свинцовых глазах не было и оттенка счастья. Даже фальшивого.
– Саш, ты ж знаешь, сколько лет маме жениха? – спросила шёпотом Валя, на лице которой впервые проклюнулась, хоть и ехидная, но улыбка.
– Нет, сколько? – Саша вовлеклась в диалог на одинаковой громкости.
– Тридцать восемь! – женщина застыла в ожидании реакции на подобный, как ей казалось, вопиющий факт.
– Угу…
– Так и дитятко её, получается! – Валя втянула шею словно змея перед укусом, – Появилось, когда ей, прикинь, шестнадцать было!
– Ого. Молодо выглядит всё равно.
– Ну-ну. С такими подачками мужниными и глаз на жопу натянешь, и свежесть девственницы сохранишь.
– А у неё муж при деньгах что ли?
– Конечно, сразу видно. Машина-то какая там. И дочь ихняя учится в «Жуковке», вот.
– М-м… А Колька что? Работает? На отцовские живёт?
– Нет, Колька всё на Людины шиши, – Валентина вытаращила глаза, наполненные гневом, и заговорила ещё тише, – У неё, дуры, не особо что на жизнь, что на кредит, что на, едрить его, свадьбу! Но у них, извините, любовь. Меня слушать не стала, грит, всё она поняла на третью встречу. Не прошло и месяца, как переехала к нему. А дальше пошли они на посиделку эту с друзьями, он как кольцо достанет – всё… Поплыла девка. И горы золотые обещал, и в любви до гроба клялся. В двадцать два года-то!
– Может, действительно, серьёзно всё? Молодые, что взять. Мы тоже, Валь, прыгали за почти что кого попало замуж. Ничего – до оловянной дети родятся, это главное. Потом уж…
– Саш, она вообще не понимает, что творит. Куда её втягивают. Для чего парню в расцвете сил, да ещё и с папашей таким, Людка моя? Вот за хер, пардон, она ему? Ещё и без приданого…
Чтобы добраться до выхода, нужно было пройти мимо крупной иконы Богородицы. Её маслянистый взгляд из-под деревянной рамки, грубо прибитой гвоздём к стене, не выражал никакого осуждения участников диалога за его не самое одухотворённое направление. Валя крестится.
С трудом поместившись в лифте, мы начали спускаться на 1 этаж.
– Ну, любовь! Всё, Валь, твой праздник, за дочь порадуйся, в самом деле, – Саша игриво поправила рыжую чёлку.
