Речушка со вкусным названием Осетр делала здесь широкую петлю, огибая луг и подмывая высокий, поросший соснами берег. Над водой, рядом с небольшим песчаным пляжем, тянулся на несколько метров, чуть не до самой стремнины, трамплин: длинное сосновое бревно, поверх которого накрепко приколочена доска в ладонь толщиной. Вокруг пахло смолой, хвоей, дымом и чуть кисловатым печеным мясом.
Самый аппетитный аромат тянулся от небольшого костерка. Точнее, от россыпи углей, над которыми на сверкающих сталью шампурах запекалось порезанное щедрыми ломтями мясо. В двух шагах от костра лежал широкий ковер, на котором сидела, поджав под себя ноги, молодая женщина, голубоглазая и курносая, в белом шелковом бюстгальтере с тонкими кружевами поверх упругих чашечек и свободных шелковых трусиках. За ее загорелые плечи опускалась длинная русая коса, а в руках женщина держала толстую книгу в кожаном переплете, с тисненым на обложке золотым православным крестом – молитвенник.
– И-и, эх! – жалобно скрипнула доска трамплина, и спустя секунду послышался громкий плеск. Потом новый всплеск, но уже более тихий. – Эх, хорошо!
Из реки на пляж вышел гладко выбритый мужчина лет тридцати в полотняных трусах со свисающими вперед завязками, заменяющими резинку, упал на песок:
– Ух, какой горячий!
Солнечные лучи осветили множество рубцов, испещряющих спину во всех направлениях, короткие темные волосы, сильные руки с тремя оспинами давних прививок у плеча. Мужчина подгреб песок себе под грудь, поднял голову:
– Искупалась бы, Настя? Жара ведь жуткая!
– Благодарствую, государь мой, – со скромной улыбкой кивнула женщина. – Зной меня, милостью Божьей, не томит. Я посижу.
– Ну, как знаешь… – мужчина поднялся, подошел к костру, повернул шампуры с мясом. – Скоро дойдут.
Внезапно издалека звучно пропела труба. Купальщик выпрямился, задумчиво вглядываясь за взгорок, ограничивающий луг, потом кивнул женщине:
– Накинь что-нибудь, Настя. А я пойду, песок смою.
Он пробежался по трамплину и вниз головой ушел в воду, несколькими мгновениями спустя вынырнув и торопливо выйдя на берег. Женщина, поднявшись, одела через голову сарафан, накинула на волосы платок. Успела как раз вовремя, поскольку стоило ей повязать углы, как послышался гулкий топот, и через взгорок перемахнул всадник – верхом на вороном коне, в алых сафьяновых сапогах и шелковых малиновых шароварах, бордовом полукафтане, отороченном горностаем, из-под которого проглядывала кумачовая рубаха, а голову прикрывала шитая золотой нитью рубиновая тафья. Красных оттенков не имели только черная окладистая борода, опускающаяся на грудь, да карие глаза.
– Вот это да! – изумленно отер подбородок мужчина. – Да никак сам боярский сын Андрей Толбузин к нам в гости пожаловал? Это же какими судьбами? Дело пытаем или от дела лытаем? Да ты слезай боярин, присаживайся к нашему шалашу. Сейчас как раз шашлычки поспеют. Пробовал когда-нибудь шашлыки, боярин?
– Здравствуй, боярин Константин Алексеевич, – спрыгнул на землю гость, – и ты здравствуй, хозяюшка…
Он отпустил коню подпругу, хлопнул его по крупу, отпуская пастись на луг, а сам подступил к ковру:
– Про что это ты спрашивал, Константин Алексеевич? Слово какое-то странное.
– Ша-а-ашлык, – нараспев повторил мужчина. – Есть такое блюдо на Кавказе. Границы-то русские, помнится, как раз туда должны к нынешнему году подойти?
– Милостью Божией и мудростью государя нашего, – кивнул, принюхиваясь к мясу, гость, – ханство Астраханское ноне на верность Ивану Васильевичу присягнуло, черемисские князья и черкесские под его руку попросились, сибирский хан Едигер тоже власть московскую над собой признал…
– Но шашлыком угостить никто не позаботился, – кивнул мужчина. – Ничего, мы этот недочет исправим. А пока, как на счет искупнуться? Я тут велел трамплин сколотить. Хоть какое-то развлечение из детства босоногого вспомнить.
Он легко поднялся, пробежался по ведущей от берега доске, подпрыгнул, и вниз головой вонзился в воду. Гость, сбив с головы тюбетейку, испуганно перекрестился и укоризненно покачал головой вынырнувшему хозяину:
– И как тебе не страшно, боярин Росин? Истинно соседи твои в ябедах пишут, дескать чернокнижник ты и колдун!
– Колдун, говоришь? – весело рассмеялся Росин, выходя на берег. – Оттого соседи пишут, что смерды их все ко мне на мануфактуры перебежали. Денежку себе зарабатывают, а не боярам ленивым отдают. Вот помещики, заместо того, чтобы труды приложить, кляузы вовсюда и отписывают. «Отнять и не пущать!» Так?
– Разное пишут, – уклончиво пожал плечами Толбузин. – Что в церковь не ходишь. Что посты не блюдешь…
– Я Господу не молитвой, а трудами своими служу, – пригладил волосы Росин. – А коли грешу в чем, так жена замолит, – он улыбнулся сидящей на ковре женщине. – Настя моя ни одной заутрени не пропускает. За двоих молится. Зато крест новой колокольни косогорской монахи у меня на мануфактуре отливали, не побрезговали.
– Еще ябедничают, что колдовской силой топоры, бердыши да наконечники к стрелам и рогатинам навораживаешь повозками целыми…
– От стервецы! – от души расхохотался хозяин, снова поворачивая шампуры. – «Колдовской силой!» А сила эта речным течением называется, между прочим. Я как в поместье приехал, в первую очередь мельницу водяную поставил. Водичка по Осетру течет, да молот пятипудовый поднимает, да роняет. И все, что моим мастеровым остается, так это раскаленную добела заготовку в формовочное отверстие сунуть, да дождаться, пока молот сверху саданет. Бац, и готово! Два смерда за день как раз по паре повозок всякого добра отковать успевают.
– Я вижу, Константин Алексеевич, ты эти три года времени не терял, – покачал головой гость.
– А чего его разбазаривать? – пожал плечами Росин. – Коли государь решил меня богатым приданым одарить, так пользоваться нужно. Если есть возможность не своими руками, а головой поработать, золото подаренное с толком в дело вложить, школьный курс по производственной практике вспомнить… В общем, грешно это: мочь и не делать.
– Да, – признал Толбузин. – Про твои поделки чугунные, Константин Алексеевич, в Москве уже понаслышаны.
– Баловство все это, – неожиданно сморщился Росин. – Глупость и баловство. Чугун не ковать, его лить надо.
– Так… Лей, Константин Алексеевич, – не понял горечи хозяина боярский сын. – Коли надобно, запретов чинить никто не станет.
– Уже чинят, – вздохнул Росин. – Понимаешь, боярин… Что бы лить чугун, как воду, его нужно греть в больших количествах. Иначе остывает металл слишком быстро. Тонн по пять-шесть хотя бы, – и тут же поправился: – Пудов по пятьсот за раз. И процесс этот непрерывный. Один раз печь остынет, снова ее будет не разогреть. А как я могу рассчитывать на десять лет непрерывного литья, если о прошлом годе татары Тулу опять обложили? Один раз эти засранцы на мануфактуру налетят, и все старания – псу под хвост. Так что, боярин, дело это не от меня зависит, а от оружия русского. Как рубежи наши нечисть всякая грызть перестанет, так и с делом ремесленным все куда ходче пойдет.
