Одинокая могила, фрау Шторх и печальный незнакомец
Древние городки и поселки юго-востока Баварии обладают каким-то особенным очарованием. Внешне они схожи между собой, как первоклашки: две обязательные башни над арками-воротами в старый город, булыжные мостовые, на которых до сих пор как будто слышится грохот каретных колес, и тесно прилипшие друг к дружке, вросшие в землю дома времен Римской империи… Но в каждом из них есть и своя «изюминка», или, если хотите, отличительная особенность – будь то старая живописная набережная, литой памятник местному рыцарю или зловещая история-легенда, предлагаемая гостям вместе с золотистым пивом, белыми сосисками и солеными кренделями.
Мне, немолодому музейному работнику из Вены, все это не в диковинку. В свое время я исколесил эти места вдоль и поперек и вволю надышался свежим воздухом Дуная и ароматом сказки его берегов. Поэтому, когда в августе прошлого года я вынужден был остановиться на ночлег в одном из нижне-баварских городков, меня интересовала не историческая ценность его площадей, а лишь возможность отдохнуть и набраться сил для дальнейшего пути в Вену.
Я снял комнату в каком-то недорогом пансионате и, радуясь царившему в тот день теплому безветрию, заказал себе ужин на террасу, с которой открывался великолепный вид на реку и старую крепость на пригорке. Уже почти стемнело, и силуэт здания черной эмблемой выделялся на фоне закатного неба. Я знал, что очарование этого пейзажа обманчиво: никогда уже стены бывшей крепости не осветят факелы ее гарнизона и тишину ночи не прорежет скрип поднимаемого над защитным рвом моста, так как ни факелов, ни самого гарнизона больше не существует, а ров давным-давно засыпан. В крепости этой, успевшей, к слову сказать, побывать и замком, и монастырем, сегодня располагается частный дом престарелых – учреждение мрачное и совсем не романтическое.
Поужинав и выкурив сигарету, я решил прогуляться по набережной и послушать «музыку Дуная», как я называю ту чудную гамму звуков, что доносится обычно с ночной реки. Я пересек тихую улицу, прошел к городской площади, где полюбовался роем мотыльков в желтом пятне света под фонарем, и спустился вниз, к причалу. Постояв немного у перил, я двинулся вдоль реки и, погруженный в свои мысли, не заметил, как вышел из города. Передо мной возникла черная громада крепости со светящимися окнами – должно быть, не все старики спали в этот час, – а по левую руку показалась кромка леса, к которой я и направился через маисовое поле.
Проходя мимо бывшего замка, я вдруг услышал, как скрипнули ворота в его высоком кирпичном заборе, и, повинуясь внезапному импульсу, шагнул с дороги в тень высокой кукурузы. Не знаю, зачем я это сделал: бояться мне некого, да и к особо любопытным я себя не отношу, но в атмосфере ночи всегда есть что-то необычное, побуждающее отступить от привычных шаблонов поведения.
Я стоял в тени кукурузных стеблей, куда не проникал свет ни взошедшей только что луны, ни далеких уличных фонарей, и ждал. Вот от замковой стены отделилась человеческая фигура и, выйдя минутой позже на дорогу, побрела в сторону леса. Судя по походке и кошачьей мягкости движений, это была женщина, но рассмотреть ее получше не представлялось возможности: должно быть, опасаясь ночной прохлады, она куталась в просторный плащ с капюшоном и не оглядывалась по сторонам.
«Что ей делать ночью в поле? – спросил я себя. – Или она идет в лес?»
В силу моей музейной деятельности я отношу себя к людям, неравнодушным к истории и всякого рода тайнам, а потому и любопытство мое разбудить очень легко. Вот и тогда, в тот вечер, я встрепенулся и почувствовал жгучий интерес к происходящему, напрочь позабыв про усталость и желание выспаться. Пропустив женщину мимо себя, я неслышно вышел на дорогу (пробираться по перерытой, изборожденной тракторными гусеницами кромке кукурузного поля было бы невозможно) и последовал за ней, надеясь, что ей не придет в голову оглянуться.
Женщина никуда не торопилась. Она словно плыла по дороге и не размахивала руками, как это делают при ходьбе представители мужеского пола, да и вообще, похоже, держала руки на груди, так как рукава ее плаща свободно свисали и пальцы («тонкие и нежные», как часто пишут в романах) из них не выглядывали. Поначалу мне приходилось сдерживать шаг, чтобы не выдать себя неосторожным движением, но потом, видя, что женщина не интересуется окружающим, я осмелел и приблизился к ней почти вплотную. Нас разделяли всего несколько шагов, когда странная дамочка вдруг свернула с дороги на невидимую тропинку и пошла к кромке леса, шурша полой плаща о высокую траву. Недолго думая, я последовал за ней, не отдавая себе отчета в том, какое впечатление произведу, если она меня обнаружит.
Не прошло и минуты, как тропа, по которой мы шли, оборвалась, упершись в большой круглый камень. Что это был за камень, я в лунном свете не разобрал, но, помню, испугался при мысли, что женщина может обернуться и увидеть меня, и сделал большой шаг в сторону, в кукурузу. Шум я, должно быть, произвел при этом страшный, но удача сопутствовала мне: капюшон женщины скрадывал окружающие звуки и она ничего не услышала. Возблагодарив за это Господа, я присел и затаился, меж стеблей наблюдая за действиями той, которую так бесстыдно преследовал.
