Париж, Франция, май 1911 года
Ева миновала фонтан на площади Пигаль и свернула за угол ровно в половине третьего. Безнадежно опаздывая, она приподняла подол синего клетчатого платья и пробежала оставшуюся часть пути по оживленному бульвару Клиши, заслоненному сумрачной тенью красной ветряной мельницы «Мулен Руж». Прохожие оборачивались на стройную девушку с раскрасневшимися щеками, широко распахнутыми тревожными голубыми глазами и темно-каштановыми волосами, развевавшимися на бегу и цеплявшимися за вишневую ленту на соломенной шляпке, которую она придерживала на голове рукой. Она так торопилась, что под подолом платья были заметны ее длинные, почти до колен, панталоны, но она не обращала на это внимания. Другого такого шанса могло уже не выпасть.
Она проскользнула мимо двух безукоризненных экипажей, соперничавших за пассажиров с автомобилями, и свернула в узкую аллею между галантерейной лавкой и кондитерской, украшенной опрятным навесом в белую и розовую полоски. Да, это был тот самый короткий путь, о котором рассказывала Сильветта, но по булыжной мостовой трудно было бежать быстро. Серые камни, еще не просохшие от утреннего солнца, были скользкими и замшелыми, и дважды девушка едва не упала. Потом она миновала черную маслянистую лужу, забрызгав чулки и черные сапожки на пуговицах, но вот, наконец, она на месте.
– Ты опоздала! – громыхнул голос, как только она остановилась, тяжело дыша и пытаясь собраться с мыслями.
Пожилая костюмерша, выросшая перед ней, казалась угрожающе огромной в арочном проеме задней двери. Костлявые руки мадам Люто со старческими пятнами на кистях упирались в широкие бедра, обтянутые платьем из черного вельвета. Высокий кружевной воротник полностью скрывал ее горло, а кружевные манжеты закрывали запястья. Черты ее широкого лица под грифельно-серым шиньоном искажались от нескрываемого презрения.
Грудь Евы тяжело вздымалась от бега, и она чувствовала, как пылают ее щеки. Всю дорогу она проделала пешком.
– Прошу прощения, мадам! Действительно, я обещала вам быть вовремя, но я очень торопилась! – выпалила она, стараясь перевести дыхание и понимая, что выглядит испуганной.
– Здесь не может быть никаких оправданий, понимаете? Люди платят за представление, и они хотят его увидеть, мадемуазель Умбер. Вы не должны позволять себе задерживаться. А для первого раза это и вовсе не годится, особенно теперь, когда у меня полно дел перед премьерой.
Именно в этот момент Сильветта, делившая комнату с Евой, появилась рядом с ней, она была одета в зеленый костюм с оборками и толстые черные чулки. Ее лицо напоминало кукольное, с большими черными ресницами и вишневыми губами, а волосы цвета древесной коры были сложены в аккуратный узел на затылке.
Должно быть, одна из других девушек рассказала ей о случившемся, поскольку Сильветта даже не успела оставить дома открытую баночку с белой пудрой для лица – так она торопилась выручать Еву.
– Этого больше не случится, мадам! – горячо заверила она и дружески положила руку на узкие плечи Евы.
– К счастью для вас, одна из танцовщиц порвала на репетиции чулки и панталоны, а наша швея как раз куда-то исчезла, иначе я вообще не стала бы тратить на вас время. Все вы, юные девицы с большими глазами, приходите сюда и думаете, что ваши хорошенькие мордашки будут открывать вам двери, пока вы не найдете что-нибудь получше или не подцепите состоятельного господина из публики, чтобы поскорее уйти отсюда.
– Я хорошо работаю. Правда, мадам. И со мной такого больше не случится, – с горячностью ответила Ева, глядя на мадам Люто огромными голубыми глазами. – Мне не нужен мужчина, который станет для меня благодетелем.
Однако мадам Люто не приветствовала наивность, честолюбие или красоту, и отчасти искренний протест Евы остался без внимания. Сегодня утром Сильветта предупредила Еву, что она может потерпеть фиаско и вернуться в их маленькую комнату в Ларуш (получивший свое название из-за того, что дом имел форму улья), если не сможет убедить пожилую женщину в своей искренности. Сильветта проработала здесь уже больше года и до сих пор выступала лишь в двух номерах в кордебалете – иными словами, оставалась лишь безликой фигурой на заднем плане, не имевшей возможности приблизиться к ярким огням рампы.
Между тем три танцовщицы в более пышных костюмах, чем у Сильветты, вошли в дверь, привлеченные громким голосом костюмерши; им явно не терпелось полюбоваться на очередной разнос. Неожиданно воцарилась напряженная тишина, и Ева заметила, что каждая из них оценивающе смотрит на нее, а их хорошенькие накрашенные лица исполнены снисходительности. Одна девушка уперлась руками в бедра и насмешливо приподняла брови; две другие шептались друг с другом. Это сразу же напомнило Еве о жестоких соперницах из Венсенна во времена ее ранней юности – девушках, для которых она тоже была недостаточно хороша. Это стало одной из причин, заставивших ее переехать в большой город.
На мгновение все мысли покинули ее хорошенькую головку, а сердце ухнуло вниз. Если она упустит эту возможность…
Покинув пригород, она рискнула многим, в том числе и неодобрением со стороны своей семьи. Теперь ей хотелось лишь как-то устроить свою жизнь здесь, в Париже, но до сих пор ее устремления ограничивались малым. Ева отвернулась от танцовщиц, когда почувствовала, как к ее глазам подступают слезы. Она не хотела, чтобы девушки заметили ее слабость. Ей было двадцать четыре года, и она не могла позволить себе выплеснуть свои девические чувства на всеобщее обозрение. Продемонстрировать свою уязвимость после неудачного года, прожитого в Париже, было слишком большой оплошностью даже для нее.
– Наверное, не терпится стать танцовщицей, как вот эти? – язвительно поинтересовалась мадам Люто, резким кивком указав на других девушек. – Но они годами работали и тренировались, чтобы попасть сюда, а ты, если и собираешься стать танцовщицей, только впустую тратишь и мое, и свое время.
– Я хорошо умею чинить кружева, – Ева постаралась ответить без запинки.
Это была правда. С самого детства она видела, как ее мать создает замечательные вещи. Некоторые из них она привезла с собой во Францию в качестве фамильного наследства. Мадам Гуэль научила свою дочь шить маленькими, аккуратными стежками, чтобы та всегда могла найти работу и помогать с оплатой счетов после того, как выйдет замуж за добропорядочного местного уроженца и станет вести вполне предсказуемый образ жизни. Во всяком случае, ее родители надеялись на это до тех пор, как их дочь уехала в Париж сразу же после своего двадцать третьего дня рождения. Это была первая возможность получить настоящую работу, ведь деньги у нее уже почти закончились.
