Объяснение в любви
(авторское предисловие)
Театр – наше обручальное кольцо. Наш крестный отец.
Марина закончила Театральный институт в Киеве, она актриса театра и кино. Сергей был ученым, занимался психиатрией и генетикой, но бросил докторскую диссертацию и поступил на сценарный факультет ВГИКа в Москве. Стал профессиональным писателем и сценаристом. В 1991 году он увидел на сцене юную Марину и понял, что не сможет жить без нее. Чтобы познакомиться, он написал пьесу и предложил ей роль. Роль она отвергла, но знакомство состоялось. А вскоре и свадьба. С тех пор пролетело много лет. Написаны двадцать четыре романа, десятки повестей и рассказов. Марина ушла из театра, но душа ее там осталась, как и память о запахе кулис. Каждый день, работая у компьютера, Марина проживает жизнь своих героев, обсуждая с мужем нюансы их психологии и переплетение судеб. Это соавторство – монотеатр, где Сергей – режиссер, а Марина – актриса.
Фридрих Шиллер как-то сказал: «Все то, что чувствует наша душа в виде смутных, неясных ощущений, театр преподносит нам в громких словах и ярких образах, сила которых поражает нас». Нам понятно, о чем эти слова. Мы стремимся ощутить драматургический замысел судьбы в череде, казалось бы, случайных событий. Стараемся постичь суть того, что скрывается за занавесом наших представлений о жизни.
Некоторые наши книги прямо связаны с театром. В романе «Пещера» главный герой – режиссер, постановщик спектакля, перевернувшего устои общества. Одна из героинь романа «Преемник» – актриса бродячего театра, и многими поворотами сюжет обязан ее таланту.
В сборнике представлены повести «Кон», «Эмма и Сфинкс», «Парусная птица», рассказ «Лунный пейзаж» – прямо связанные тайной и мистикой закулисья. Здесь же – пьеса «Последний Дон Кихот». Она написана в жанре «м-реализма» и готовится к постановке в одном из московских театров. Завершает книгу сказка «Театральный роман», которую мы написали для дочери Анастасии. Мы будем рады, если вы прочтете историю о Таракане и Букашке, о великой силе искусства – и улыбнетесь. И это тоже наше объяснение нашей странной, иррациональной любви к Театру.
– Меня зовут Тимур Тимьянов.
Тишина. Полумрак большого пустынного холла; за невысокой стойкой угадывались очертания никелированных вешалок для одежды – старомодных растопыренных стоек, в наготе своей напоминавших осеннюю рощицу.
– Я пришел…
Тимур запнулся.
Он бывал под этой крышей много раз, но никогда прежде – со времен очень раннего детства – не входил со служебного хода. Здесь было пусто и чисто, на стене против входа помещалось одно-единственное зеркало, а над лестницей, ведущей налево и вверх, слабо фосфоресцировал один-единственный циферблат.
В прихожей не было ни души, но ощущение возникало такое, будто стоишь голый перед огромной молчаливой толпой, и все взгляды слились в один тяжелый Взгляд, лишенный злобы, но лишенный и симпатии. В первый момент Тимур даже отшатнулся, да что там – готов был бежать обратно на улицу; пришлось приложить значительное усилие, чтобы скрыть испуг.
Кон не любит трусов.
– Я пришел… Я хотел бы договориться о премьере.
Главное сказано. Теперь – ждать ответа. О том, что ответа может не быть, Тимур не думал ни прежде, ни теперь.
Длинная стрелка на зеленоватом циферблате дернулась, перескакивая с деления на деление, и целой секундой позже Тимур услышал звонкое «цок».
Все ли он сказал? Нет, он ухитрился пропустить самое важное!
– Я режиссер. Я постановщик. Я хотел договориться…
Где-то на лестнице, этажом выше, резко скрипнула дверь. И снова воцарилась тишина; Тимур ждал. Длинная звонкая стрелка снова вздрогнула; одиннадцать часов три минуты. Лучшее время для визита.
– Мне можно войти?
Тихо. Но напряжение взгляда едва заметно ослабело. Внезапный сквознячок едва ощутимо подтолкнул Тимура по направлению к лестнице – и исчез.
Поколебавшись, Тимур двинулся вверх по истертым мраморным ступенькам. Перила были деревянные, Тимур боялся дотронуться до них – при мысли, сколько великих людей полировали это дерево своими прикосновениями, рука отдергивалась сама собой.
Этажом выше он остановился. Можно было повернуть налево, или направо, а можно было продолжать подниматься.
Ощущение чужого взгляда вернулось с новой силой, и тут же в коридоре слева – ох, какой длинный и темный коридор! – мелькнул свет. Мелькнул снова. И, разгоревшись, уже не гас; борясь с неприятным холодом в животе, то и дело оступаясь на складках ковровой дорожки, Тимур двинулся на огонек.
Обнаружилась желтоватая лампочка под потолком, тусклая, в оплетке из проволоки. Круг света лежал на крашеной стене; Тимур вздрогнул.
«Пьеса?» – было написано на стене мелом. Хитрой гадюкой выгибался вопросительный знак.
– «Три брата», – торопливо сказал Тимур. И тут же добавил, будто оправдываясь: – Есть смысл браться за классику, потому что…
Хлопнула дверь за его спиной; Тимур невольно вздрогнул. Обернулся, оторвав взгляд от меловой надписи; на этот раз дверь приоткрылась с длинным скрипом – недвусмысленно приглашая.
Тимур вошел.
Гримерная на четверых. Со времен детства Тимуру не доводилось видеть столь уютных гримерок; на одном из зеркал таяла испарина. Он едва успел разобрать слова на запотевшем стекле: «Восемнадцатое тебя устроит?»
– Восемнадцатое ноября?
Ощущение чужого взгляда оставалось, Тимур чуял его зудящей кожей щек, но страх прошел, почти полностью вытесненный предчувствием крупной удачи. Легкостью первого успеха; до премьеры оставалось две недели, а восемнадцатое ноября приходилось на субботу, на лучший для спектакля день.
– Спасибо, – сказал он, еще не веря собственному счастью.
Огляделся.
Мягкие кресла, кожаный диван, загородка для душа; гримерка походила на ординарный номер недешевой гостиницы. Вместо обоев стены были оклеены афишами – старыми, пожелтевшими, и новыми, в росчерках автографов.
«Дианочка! В день твоего торжества…»
«Потому что театр – наш дом, наша жизнь…»
«Поздравляю!»
«Поздравляем с триумфом… это день… торжество на Коне…»
Тимур перевел взгляд.
В свободном углу какой-то из афиш имелась крупная надпись красным фломастером: «Прогон даю утром восемнадцатого числа. Сцена будет ваша с девяти утра. В любое удобное время занеси мне фонограмму, партитуру для света и все технические пожелания. Ты понял, Тимур Тимьянов?»
– Я понял, – сказал Тимур.
Страх испарился окончательно. В зеркалах отражался тощий молодой человек с глупой улыбкой на лице – скуластый, темноволосый и большеротый; чем больше рот – тем шире улыбка, говаривала когда-то мать. Синий костюм, надетый специально в честь визита, сидел мешковато; я ужасно выгляжу, подумал Тимур, не переставая улыбаться. Интересно, составил ли Кон свое мнение обо мне? Или составит только после премьеры? А может быть, я понравился ему, и потому премьера назначена так скоро, и выбран такой удачный день?