Мариам Ибрагимова - Мал золотник…; Туман спустился c гор

Али-Султан несколько раз присел, разводя руки в стороны, прошёлся по крыше сакли, глянул на открытую веранду соседнего дома:

– Доброе утро, почтенный Амир-Ашраф! Как спалось? Хорошо ли себя чувствуешь?

Седобородый старик, закутанный в овчинную шубу, приподнял голову С подушки:

– Благодарю, брат мой. Чувствую себя уже лучше, спал спокойно. Видно, покидает хворь моё бренное тело, не спешит Всевышний отправить мою душу в вечное царство блаженства праведных.

– И слава Аллаху, что не спешит. Живи, Амир-Ашраф. Тебе ведь и на этом свете неплохо живётся.

Амир-Ашраф сдвинул ночной колпак со лба на затылок и, прищурив глаза, сказал с улыбкой:

– Оно и правда, будь на то моя воля, пожил бы ещё с удовольствием: не лишился интереса к суете вселенной, да и с близкими друзьями, такими, как ты, расставаться не хочется. Вот в годы войны, когда с полей брани долго не шли вести от сыновей моих и мир казался тесным, хотелось покинуть этот свет. Но теперь, когда на душе легко и природа сияет всеми красками, хотя и стал я немощным, не хочется умирать.

– Мечтательный ты человек, Амир-Ашраф. Не муллой тебе следовало быть, а поэтом.

– Истину говоришь, брат мой. Люблю жизнь, людей и помечтать люблю. Мечты и добро душ людских поддерживают тепло моего сердца. Мог, конечно, я стать и ашугом. Был ведь у меня в юности голос, звенящий как струна. Немудрено было научиться играть на чонгури и влюбиться в какую-нибудь красавицу… Но, к счастью, вовремя оценил я свои достоинства и недостатки и, не ропща на судьбу, сделал то, что должен был сделать каждый на моём месте.

Али-Султан хорошо понял смысл слов своего друга-соседа. Почти вся жизнь Амира прошла у него на глазах. Хороший, душевный человек. Вот только ростом обделил его Аллах. Приземистый, худенький, он всегда выглядел каким-то болезненным. В детстве сверстники называли его Малышом. Но позднее появилось у него другое прозвище – Ашраф, которое прочно прижилось к его имени.

«Ашраф» от слова «ашрафи» – золотой, золотая монета. Не зря говорят: «Мал золотник, да дорог». Все горцы уважают Амира за его душевность, острый ум, за его доброту, чуткость…

– Что это ты, брат мой, так рано встал? – нарушил молчание Амир-Ашраф.

– Да вот хочу посмотреть на Медвежий хребет: не висят ли над его вершиной тучи?

Все жители аула хорошо знали эту примету: если с утра над Медвежьим хребтом клубятся облака, значит, день будет дождливый.

– Не будет сегодня дождя, – уверенно сказал Амир-Ашраф и вздохнул. – Очень жаль, не мешало бы увлажнить пахотные участки на склонах гор.

– Да, от весенних дождей зависят осенние дары наших земель, – вздохнул и Али-Султан. – Но я сейчас тревожусь о другом. Моя старуха собирается в город за покупками и не знает, что надеть в дорогу.

– На чём поедет?

– На колхозной машине.

– Пусть одевается потеплее, в кузове и в летнюю пору продувает ветерок. Знаешь ведь, что старая поговорка гласит: «Собравшись даже в близкий путь, бурку и хлеба взять не забудь».

– Это верно. Ну, пойду провожу ее. – Али-Султан стал осторожно спускаться во двор по каменным ступенькам.

Аул был ещё погружён в сладкую утреннюю дремоту. Дома, прижавшись к южному склону горы, смотрели окнами на широкую долину. На западе долина соединялась с ущельем, из которого лениво тянулась вверх лёгкая кисея белого тумана. Под лазурным куполом чистого неба, словно погашенный плафон, висела бледная луна. На востоке за зубчатым частоколом горных вершин занималась заря. Майский воздух был чист и напоен ароматами горных трав.

На севере за аулом поднимались величественные горы Дагестана. На юго-востоке расстилались прикаспийские степи знойного Азербайджана. На юго-западе зеленели солнечные долины и поля Грузии.

Амир-Ашраф смотрел на свой аул, любовался окружающей природой и чувствовал, как его немощное тело наполняется силой; глаза оживились, заблестели, на бледных, бескровных губах заиграла улыбка.

Амиру-Ашрафу не довелось поездить по белому свету – всё время жил в ауле, лишь изредка бывал в городе, – но он был уверен, что нет в мире краше и благодатней уголка, чем этот, где прошли его детство, юность, где незаметно подкралась и старость. Хотя о какой старости может идти речь? Разве в семьдесят лет горец может быть стариком? О нет, до старости ещё далеко…

Амир-Ашраф, хотя и чувствовал себя хорошо, не торопился покидать постель. «Полежу еще час-другой, – решил он, – пусть тело набирается сил после болезни».

Нежась под тёплой шубой, он стал вспоминать прожитые годы. Как быстро они пролетели! Казалось, совсем недавно был он мальчишкой, бегал на занятия к мулле. А теперь сам – духовный предводитель аульчан. Семейный человек. Жена, дочь, два сына, которые, словно два крыла, поддерживают его дух на взлёте.

Аул просыпался, наполняя окрестности разноголосым шумом. Горланили петухи, мычали коровы, блеяли овцы, то в одном, то в другом дворе раздавались крики ишаков. Но Амир-Ашраф ничего этого не слышал. Он был погружён в свои думы.

Ему вспомнился тот далёкий день, когда он впервые по узенькой лесенке взбежал на минарет. Охваченный неописуемым трепетом, он посмотрел вокруг и с каким-то благоговением в голосе, волнуясь, произнёс слова молитвы. Ему казалось, что аул замер, слушая его речь, занесённую воинственными потомками Магомеда к подножиям величественных гор. Он чувствовал, как всё его тело охватывает лихорадочная дрожь. Внизу толпились пожилые люди, намного старше его, а он стоял на минарете, рядом с «обителью Бога и святых». О юношеское тщеславие!..

В тот день по решению местного духовенства и с согласия старейшин аула он заменил заболевшего муэдзина Хаджи-Мусу. После окончания молитвы слышал, как сам мулла сказал отцу:

– О, Исмаил, твой Амир – настоящий ашрафи!

Ашрафи… Так впервые назвала его мать, когда он после успешного окончания среднего духовного училища вернулся домой. «О, мой ашрафи! – воскликнула тогда она. – Да будет сопутствовать тебе милость и благословение Аллаха!..»

Амир был единственным сыном в семье простых горцев. Послушный, смирный, и умом Бог не обделил. Одна беда – слишком маленьким, щупленьким он был. Когда ему исполнилось семь лет, он выглядел четырехлетним ребенком.

– Ни в пахари, ни в охотники не годится наш сын с такими ручонками и с такой силёнкой, – сокрушался не раз Исмаил.

– Ничего, – утешала его жена Фатима, – бывает, что ребёнок сначала растёт слабым, а потом вырастает джигитом.

Нет, не суждено было Амиру вырасти крепким и сильным.