Дом стоял возле железной дороги. Не совсем рядом, а чуть в глубине, метрах в ста. Когда-то, задолго до моего рождения, когда пути еще только строили, экскаваторы, чтобы выровнять площадку под рельсы, вынули грунт, а огромные бульдозеры разровняли его по-поверхности. Так я думал, когда был маленьким, а уже позже узнал о том, что в то время такой строительной техники не было и все работы выполнялись вручную: лопатами, кирками, тачками и носилками, и строилась Курская железная дорога силами солдат и вольнонаемных. Глина, вынутая при строительстве, покрывала половину нашего участка и на такой земле все очень плохо росло. Зато на второй части был чернозем и там дедушка устраивал парники с огурцами и помидорами.
Участок дед со своим братом-близнецом получил в конце сороковых по решению поселкового совета. Оба они были военными и у каждого было по трое детей. Семьи только вернулись из эвакуации и надо было как-то обустраиваться. До войны они жили в деревне, что в семи километрах от станции, но там было очень уж тесно, да и школы не было. Дом построили деревянный, но по тем временам большой и просторный. Закончив со строительством жилья, дед принялся за закладку будущего сада. Он рыл большущие ямы, укладывал в них торф, навоз, перегной, мешал все с черноземом и высаживал яблони: золотую китайку, грушовку, коричную полосатую, белый налив, пепин шафранный, два штрифеля и две антоновки. Еще были две груши: бессемянка и чижовская, а также вишни и сливы. Из кустарниковых: черная и красная смородина, крыжовник трех сортов и малина.
К моменту моего появления на свет, а именно к началу 1960 года, дед демобилизовался и мог уделять уходу за садом больше времени. За несколько месяцев до моего рождения в доме появился мой отец, который женился на матери. В течение пятидесяти пяти последующих лет я считался на месяц недоношенным. Не могли же они меня зачать до свадьбы. И только совсем недавно мать, наконец, правильно посчитав месяцы, прошедшие со дня бракосочетания и до дня моего рождения, с удивлением отметила, что срок вполне нормальный и я был реабилитирован.
Рожать меня родители поехали на электричке. Когда начались схватки, отец было побежал в амбулаторию, что на той стороне железной дороги, но мать боялась оставаться одна. Тогда, одевшись, все-таки январь, они пошли вместе. Когда переходили железку, увидели, что идет поезд. Отец помог матери забраться на платформу и перелезть через ограждение, и уже через час они были на Курском вокзале. Тут мамка поняла, что я слишком уж настойчиво прошусь наружу и вокзальные служащие вызвали скорую помощь. Так что я удостоился чести родиться на Пироговке.
Уже к концу зимы домашние поняли, что жить совместно с вечно орущим кульком становится нестерпимо и задумали увеличить жилую площадь. Получив разрешение в поссовете, стали готовить стройматериалы. Кирпич был привезен с Сухаревки. Там, как раз, сносили здание дореволюционной постройки и стены, что были в подвале, разрешили разобрать и вывезти. Новый дом строили вокруг старого, так, чтобы можно было где-то жить. Проблемой стала береза, растущая прямо впритык к дому. Свалить ее без разрешения властей было нельзя. Но, как-то под вечер, отец с дедом, потихоньку, стараясь не привлекать внимания, ее все же спилили под самый корень. Мелкие ветки под покровом ночи вынесли за пруд, к лесу; крупные разделали на дрова и убрали на чердак в сарае, а ствол поделили на три части и закопали в огороде. Ранним утром бабушка собрала все опилки в бак, а отец привез и высыпал на комель несколько тачек песка. Часам к одиннадцати в калитку вошла комиссия из поссовета, вызванная бдительными соседями. Обойдя участок, заглянув в сарай и не найдя состава преступления, они ушли.
Сколько себя помню, на железной дороге постоянно меняли то рельсы, то шпалы, а то и все вместе. Новые клали, а старые откладывали в сторону и собирали грузовой дрезиной спустя два-три дня. Один из таких рельсов, под причитания бабки о том, что нас всех посадят, отец с дядькой и дедом и умыкнули под покровом ночи. Дотащить целый было нереально, или надо было приглашать помощников. Соседи, по понятным причинам, отпадали. Привлекать кого-то со стороны тоже было опасно. Ночью отец, словно партизан, прихватив ножовку по металлу, отправился на дело. Железную дорогу не то, чтобы охраняли, но на противоположной стороне обычно разгружали вагоны с сыпучими материалами и потому там высились горы силиката для кирпичного завода, торфа, угля, щебня, песка. Время от времени за всем этим добром приглядывали работники станции. Кроме них следовало опасаться машинистов проходящих поездов. Они тоже могли сообщить о злоумышленниках, расхищающих социалистическую собственность. Тем не менее, отец распилил рельс пополам и родственники оттащили обе части на участок, где и закопали на время рядом с березой. Потом их положат в качестве переводов под половые доски, где они и покоятся по настоящее время. Так был построен новый дом. Половину моего деда разделили еще раз пополам и одна из частей досталась моим родителям. Терраса была общей, а далее две двери, обшитые кожзаменителем. И жилая половинка нашей семьи состояла из кухоньки с печкой из кирпича, маленькой проходной комнатки, считавшейся моей и оборудованной письменным столом и стулом – больше ничего не помещалось и, собственно, четырнадцатиметровой комнаты родителей в которой, помимо гардероба, стояла родительская кровать и диван на котором спал я. На полу рядом с диваном был постелен матерчатый коврик на который я во время сна, неудачно повернувшись, падал, начинал хныкать и просить, чтобы меня положили обратно. Подняться и лечь самому просто не приходило в голову. Да и страшно: темно, ничего не видно.
Зимой в доме было холодно. Родители топили печь два раза в день, но она очень быстро остывала. Мама говорила, что это происходит оттого, что стены холодные и тепло выдувается на улицу. В качестве топлива использовали уголь и торфяные брикеты. Папа с мамой брали его на железной дороге. Рядом с нами, ближе к линии, стоял барак в котором жили путейные рабочие с семьями. Им негласно разрешалось пользоваться тем, что разгружали из вагонов, а мои родители, под шумок, тоже этой привилегией пользовались.
Потом дедушке дали комнату и они с бабушкой переехали в Москву, на Комсомольский проспект. Но я был еще совсем маленький и сидеть со мной было некому. Поэтому я уехал вместе с ними. А мама и папа остались одни в доме. В субботу вечером они меня забирали домой, а в понедельник рано утром отец отвозил меня на «Фрунзенскую». Дом стоял на Комсомольском проспекте и окна выходили на магазин «Океан». Чтобы я случайно не потерялся в городе, был заучен адрес: Комсомольский проспект, дом 35, 6-ой этаж, квартира – … В то же время был выучен и телефон: 245-75-…, который помню по сей день. Бабушка в то время работала в продовольственном магазине у Никитских ворот. В свободное время она стирала, убиралась, мыла полы, готовила. Иногда приезжала мамина сестра тетя Люся. Она училась в геологоразведочном институте. Однажды она даже брала меня с собой на лекции. Ее друзья и подруги тискали меня и кормили конфетами и печеньем, а во время лекций я сидел тихо и рисовал карандашом на бумаге. Но большую часть времени я проводил с дедушкой. Он читал мне книжки, показывал буквы, учил считать. Сидя на ковре или ползая по дивану, я играл в оловянных солдатиков. Два серебряных были немцами, а два золотых – нашими. Дедушка варил мне кашу, кипятил чайник, делал бутерброды с сыром, маслом или колбасой. О том, что все это можно одновременно положить на хлеб и будет неимоверно вкусно я узнал гораздо позже. Мы ходили с ним в магазин, гуляли во дворах и по набережной. Когда было холодно, играли в салки кусочком льда. Я бил по нему ногой так, чтобы попасть по дедушкиным ботинкам, а он отбегал или подпрыгивал. Если же водил дедушка, то он пытался осалить мои ноги ледышкой, а я уворачивался. На той стороне реки стояло колесо обозрения, но оно зимой не работало, а летом нам было некогда – мы уезжали на дачу, вернее в дом к маме с папой.
