Теперь Ляхову нужно было найти Фёста. Задача сама по себе не очень трудная, если он сейчас находится в Москве. Своей Москве, естественно. Всего и нужно, что позвонить по специальному телефонному аппарату, связывавшему со специальным коммутатором в квартире на Столешниковом. Если там никого нет, звонок переадресуется в иную реальность, где существует так называемая «сотовая связь», и аналог примет его, где бы ни находился. Это чудо техники «соседей» по-настоящему восхищало Ляхова, поскольку никаких других, принципиально отличающихся изобретений в том мире не было. Разница между там и здесь чисто количественная. С отставанием, как они с Фёстом просчитывали, на 30–50 лет, если не принимать во внимание гигантской политической и психологической разницы в жизнеустройстве общества. Причём такой, что тамошнему Ляхову и его соплеменникам здесь адаптироваться легко и просто, а наоборот – крайне затруднительно, если не невозможно. Без тщательной подготовки.
Фёст ответил на пятом или шестом гудке. Встретиться договорились завтра, прямо с утра. Для удобства – там же, на Столешниковом, чтобы Вадиму в Академию не опоздать: на днях у него экзаменационная сессия началась. Он сам моментами не понимал, зачем это ему до сих пор нужно. И без того всё неплохо складывалось. Так он и сказал однажды Александру Ивановичу, но тот его осадил.
– Знаешь, в ином качестве ты нам особо и ни к чему. Лихих боевиков мы в любой момент сотню найдём. А в вашем мире хоть один человек без легенды, с чистыми документами нужен. Да и тебе самому… Что с нами будет, вдруг да исчезнем мы в неизвестном направлении, на годы или навсегда? Ни за что не ручаюсь, а тебе жить и жить. Академию закончишь, не просто «флигель» – генерал-адъютантом станешь. И вдруг лет через тридцать появляюсь я или кто другой из наших… Будет к кому обратиться в верхних эшелонах.
Одним словом – убедил. Тем более что, пользуясь возможностями квартиры, мог время жизни на учёбу не тратить, за исключением семинарских занятий. За час до экзаменов заехал, хоть три дня, хоть неделю просидел над учебниками, и пожалуйста – входит в аудиторию чисто выбритый, хорошо отдохнувший, знающий всё, что требуется по курсу, и многое сверх того. Непременные двенадцать баллов по любому предмету и в перспективе – занесение на мраморную доску выпускников, окончивших Военно-дипломатическую Академию Генерального штаба с золотой медалью.
Вадим-первый встретил его в хорошем гражданском костюме, значит, здесь на улицу выходить не собирался. Впрочем, при необходимости и переодеться ему труда не составляло.
Немного поговорили просто так, обменялись новостями, на случай, если бы опять пришлось экстренно друг друга подменять, пусть пока обстановка этого и не требовала. Секонд особенно подробно остановился на приключениях Чекменёва в Одессе и на роли девушек то ли в спасении, то ли в мягком интернировании Катранджи. После чего перешёл непосредственно к сути.
– Понимаешь, Александр Иванович довольно долго уже не даёт о себе знать, – ответил Фёст, выслушав. – И я третий месяц – в свободном плавании. Заниматься мне есть чем, но в основном по старым разработкам. Там у нас тоже не совсем понятные дела творятся. И во внешней политике, и во внутренней. Зачистку почти всех, кто к московскому делу отношение имел, мы произвели, но, увы и увы, истинные вдохновители вторжения так и остались неизвестными. Предполагается, что или из очередной, нам пока неизвестной параллели просочились, или являются стопроцентным продуктом Ловушки. Бактериофаги как бы. А мы, значит, с её точки зрения – чистые болезнетворные микробы, угрожающие существованию курируемого ею организма.
Оттого в нашем богоспасаемом отечестве и вокруг него творятся всякие малоприятные дела, политологами и конспирологами всех мастей представляемые результатом заговора тёмных сил собственного разлива. Кто на либерал-демократов грешит, кто на сионских мудрецов, кто на возрождающийся тоталитаризм. Весело, одним словом.
– Не понял, – удивился Секонд. Он-то, будучи человеком общества с совсем другим менталитетом, был полностью уверен, что после раскрытия планов межвременных заговорщиков, ликвидации их материально-технической базы, изъятия всех хоть сколько-нибудь значимых фигурантов всё естественным образом и закончится. В этой России так оно и случилось. Если не считать эксцесса в Одессе. А на той стороне вышло почему-то по-другому.
– Завидую, – без всякой насмешки ответил Фёст. – Тому, что не понимаешь. Хорошо, значит, живёте. Точно так же большинства моих проблем не понял бы нормальный обыватель Монако, Андорры или княжества Лихтенштейн. Швейцарец и исландец, скорее всего, тоже. Но наша Россия – страна пространственная, с очень богатым историческим опытом, а также крайней гибкостью мышления её достойных представителей. Весьма развитой за семьдесят три года Советской власти, которая вас счастливо миновала.
Поэтому, наподобие какой-нибудь амёбы, порубленной на части, вся та масса (или, может быть, лучше сказать – эгрегор), породившая саму идею и техническую возможность агрессии, очень быстро восстановила силы и целостность, заново консолидировалась, переформатировалась, и теперь мы имеем… А что мы имеем? – Вадим-первый невесело усмехнулся, потянулся к сигарному ящику. – Мы имеем то, что случается, когда на полдороге бросаешь лечение антибиотиками. Или, если несколько иначе… «Когда будут наказаны жестокие из сильных, их место займут сильные из слабых. Тоже жестокие… В конце концов придётся карать всех». Дальше объяснять не надо?
– Но так как же? Неужели Александр Иванович и прочие товарищи этого не понимали?
– Да всё они понимали. Со свойственным ему деликатным цинизмом Шульгин однажды сказал, что это – не лечится. А другого народа на место нынешнего ему взять неоткуда. Почему ««Братство» и предпочитает охранять Реальность на дальних рубежах, предоставив Главную Историческую последовательность имманентной ей участи.
– Но как тогда понимать всё остальное? – Секонд был явным образом обескуражен. Настолько прямо и с отчаянной безнадёжностью ни Фёст раньше, ни сам Шульгин с ним не говорили. Наоборот, складывалось впечатление, что после некоторых тщательно просчитанных вмешательств и корректировок в том мире постепенно станет не хуже, чем в этом. А теперь что получается? Тонущий крейсер, который некому и незачем спасать?
– Не всё так мрачно, – Вадим-первый понял его мысли, улыбнулся ободряюще (хотя кто на самом деле нуждался в ободрении?), – нам не привыкать. Ляг фотоны-гравитоны чуть в другой транспозиции[1], сидел бы ты сейчас на моём месте, а я – на твоём. И опять каждый считал бы, что только его мир настоящий, а другой – химера.
