Прежде чем Малыша назвать Малышом, долго думали, как его вообще назвать?
Щенок жил на свете всего две недели. Он был черненький, будто смолой облитый, с коричневыми подпалинами на груди и лапах. Сначала хотели назвать Жучком – потому что черненький – или Мальчиком. Даже жребий тянули. Вытянули «Мальчика». Весь день называли Мальчиком. А потом бабушка сказала, что Мальчик почти то же, что Малыш, и предложила называть Малышом. Все согласились. Тем более, что щенок, когда вырастет, не обещал быть большим. Его с тем расчетом и взяли: бабушка Саша не любит больших собак.
А Олежка называл его по-своему: Кутик.
Когда дед Петр Григорьевич принёс его из гаража, где он провел первую ночь, и поставил на крыльцо, все его хорошенечко, наконец, рассмотрели. У щенка была симпатичная мордашка и маленький хвостик крючком, как у поросенка. Он смело переступил порог веранды, побежал уверенно, семеня лапками, и тут же сделал лужицу. Его не прогоняли, а только смеялись, и, немного погодя, он сделал еще одну лужицу.
Решили, что его сразу нужно приучать к месту, где была прежняя собака, и где будет постоянное место этой – у холодной уборной. Поставили туда консервную банку с молоком, принесли щенка и ткнули мордочкой в банку. Малыш жадно вылакал всё молоко и раздулся как шар.
Все согласились, что привязывать его, конечно, ещё рано: «он из ошейника-то выскочит».
И Малышу предоставили свободу.
Весь день он спал в летней комнате на облюбованных им рабочих брюках Петра Григорьевича, брошенных на пол. А когда бодрствовал, теребил, урча, найденную где-то кроличью шкурку, или прибегал на крыльцо.
Когда бабушка Саша выносила Малышу молоко, все сходились смотреть, как он ест. Стояли вокруг, Олежка близко-близко подсаживался на корточки – и улыбались.
– Он у нас будет маленьким, – мечтательно говорила бабушка Саша. – Нам сказали, его мама маленькая.
После выпитого молока Малыш никак не мог самостоятельно взобраться на высокий порог летней комнаты: мешал толстый живот. Он соскальзывал, падал, скулил, снова лез, и снова срывался. Все смеялись. Тогда Олежка помогал Малышу; Малыш добредал до своей подстилки, сваливался от изнеможения и усталости и тут же засыпал.
Порою, если помощи было не дождаться, после нескольких неудачных попыток взобраться в свою спальню, приходилось отменять послеобеденный сон и идти гулять восвояси, пока молоко не переварится и не опадёт живот.
– Ишь ты, – смеялась бабушка Саша, – прям барином живет: тут у него столовая, в летней комнате – спальня, а на крыльце – гостиная.
Олежка несколько раз за день прибегал смотреть, как щенок спит. Он осторожно, чтобы не разбудить, подкрадывался к порогу, смотрел оттуда и одними губами шептал: «Ку-утик».
На ночь щенка оставляли в конуре. А чтобы не убегал, дедушка Петя сделал из сетки дверцу. Всю ночь Малыш спал спокойно, а утром начинал скулить, пока его не выпускали.
Однажды всю ночь лил дождь с ветром, и у Малыша в конуре намокла солома. Сам он продрог, и как только открыли дверцу, прибежал на крыльцо и, поскуливая, стал жаться к двери. Он был весь мокрый и дрожал от холода.
