Прошло почти два месяца, и в Оллингтоне настало время рождественских праздников. Смею предположить, что в Большом и Малом оллингтонских домах не предполагалось проводить торжество шумно и весело. Рана, полученная Лилианой Дейл, была из числа тех, от которых нескоро оправляются, поэтому все семейство ощущало на сердце тяжесть, делающую невозможным любое веселье. Что касается самой Лили, то надо сказать, что она со всем мужеством, которое только можно ожидать от женщины, переносила свое несчастье. В первую неделю она стояла, как дерево, которое сопротивляется ветру и скоро должно разлететься в щепки, потому что не хочет гнуться. В течение этой недели спокойствие Лили пугало ее мать и сестру. Она выполняла все домашние обязанности, прогуливалась по деревне и в первое воскресенье показалась в церкви на своем месте. По вечерам Лили садилась за книгу, удерживая слезы, и выражала легкий гнев на мать и сестру, когда замечала, что они смотрели на нее с особенным беспокойством.
– Мама, пусть все будет так, словно ничего не случилось, – сказала она.
– Ах, милая! Если бы это было возможно!
– Боже упаси, чтобы это было возможно ощутить сердцем, – отвечала Лили, – но внешне изобразить это очень даже возможно. Я чувствую, что вы выказываете мне гораздо более нежности, чем прежде, и это меня огорчает. Мне было бы несравненно лучше, если бы вы бранили меня за леность.
Но ее мать не могла обращаться с Лили так, как, может, обращалась бы с ней, если бы на нее, бедняжку, не обрушилось такое тяжелое горе. Она не могла перестать бросать на младшую дочь тревожные взгляды, которые показывали Лили, что на нее смотрят, как на смертельно раненную лань.
В конце первой недели Лили склонилась под бременем своей горести.
– Мне не хочется вставать, Белл, – сказала Лили однажды поутру. – Я нездорова. Я лучше полежу здесь одна. Пожалуйста, не поднимай из-за этого шум. Я глупа и сумасбродна и от этого захворала.
Мистрис Дейл и Белл перепугались, обе побледнели, когда они вспомнили рассказы о несчастных девушках, умиравших от несчастий в любви, потухавших, как тухнут небольшие светильники, когда на них довольно сильно пахнет ветерок. Но надо сказать, Лили не была таким легким светильником, как не была и деревом, которое должно бы сломиться, потому что не хотело гнуться. Она согнулась наконец под напором сильного ветра и оставалась в этом положении в течение недели, потом встала, сохранив свою прямую грациозную осанку, и огонек в ее глазах не потух.
После этого она свободнее могла говорить с матерью о своей потере – свободнее и с трезвой оценкой постигшего ее несчастья, но в то же время с такой верой в свою твердость, благодаря которой всякая мысль о разбитом сердце казалась глупостью.
– Я знаю, что перенесу это, – говорила Лили, – и перенесу, не оставаясь несчастной до конца дней. Но, разумеется, я должна всегда любить его и испытывать то чувство, которое вы сами испытали, лишившись моего отца.
Мистрис Дейл ничего не могла сказать на это. Она не могла выразить своего мнения относительно Кросби и объяснить Лили, что он недостоин ее любви. Любовь не знает оценок и не дарится за какие-либо преимущества, она не охладевает от дурных поступков, а удары, как бы они ни были тяжелы, не убивают ее. Лили заявила, что она все еще любит человека, который так низко поступил с ней, и потому мистрис Дейл должна была молчать. Обе вполне понимали друг друга, но по этому предмету они не могли свободно обмениваться мнениями.
– Обещайте мне, мама, что я никогда не наскучу вам, – сказала Лили.
– Мало найдется таких матерей, моя милая, которым бы наскучивали дети, как бы ни были они тяжелы для матерей.
– Мне трудно в это поверить, особенно если дети сделаются старыми девами. Я хочу, мама, также поступать по собственной воле, идти своим путем, если это возможно. Когда Белл выйдет замуж, я буду считать совместную жизнь с вами товариществом, и уж больше не буду исполнять того, что мне приказывают.
– «Предостережен» – значит «вооружен».
– Совершенно так, я не хочу застать вас врасплох. Еще год, другой, пока Белл не выйдет замуж, я намерена повиноваться, но согласитесь, что для кого бы то ни было нелепо повиноваться всю жизнь.
Все это мистрис Дейл понимала вполне. Это следовало из слов Лили, сказавшей, что она любила однажды и уже больше никогда не сможет любить, что она сыграла свою игру, надеясь, как надеются и другие девушки, выиграть мужа, но не выиграла его, и потому игра не должна повторяться. Лили высказала это своей матери убежденно, но мистрис Дейл ни под каким видом не хотела разделять этого убеждения. Она надеялась, что время залечит рану Лили и что дочь ее, по всей вероятности, еще будет наслаждаться блаженством счастливого брака. В глубине души она никак не хотела согласиться с тем планом, по которому судьба Лили должна считаться решенной. В действительности ей никогда не нравился Кросби в качестве будущего зятя, и она отдавала предпочтение Джону Имсу, несмотря на его молодость, на его ребячество и малодушие. Могло еще случиться, что любовь Имса осчастливит Лили.
Между тем Лили, как я уже сказал, становилась более и более твердою в своих намерениях и начала новую жизнь без той грустной самоуверенности, что если она сделалась несчастнее других, то может позволить себе оставаться более праздною. Утром и вечером она молилась за него и ежедневно, почти ежечасно уверяла себя, что она все еще обязана, что все еще на ней лежит долг любить его. Но такой долг любви, без всякой возможности выразить свою любовь, долг весьма тяжелый.
– Мама, скажите мне, пожалуйста, когда настанет день его свадьбы, – сказала Лили однажды утром. – Умоляю вас, не скрывайте от меня.
– Его свадьба состоится в феврале, – сказала мистрис Дейл.
– Вы ведь скажите мне число, когда она будет? Этот день не должен быть для меня обыкновенным. Но ради Бога, мама, зачем у вас такой печальный вид? Поверьте, я не намерена вести себя глупо. Я не убегу от вас и не явлюсь перед брачным алтарем, как привидение.
После этих слов, сказанных в шутку, Лили заплакала и в ту же минуту спрятала лицо на груди матери. Прошла еще минута, и девушка успокоилась.
– Мама, поверьте мне, что я вовсе не несчастна, – сказала Лили.
По истечении второй недели, мистрис Дейл написала Кросби письмо:
«Полагаю (писала она), что долг вежливости требует, чтобы я уведомила вас о получении вашего письма. Не знаю, нужно ли говорить вам еще что-нибудь. Я не собираюсь становиться той, кто выскажет свое мнение относительно вашего поступка, но я уверена, что вместо меня вам все скажет ваша совесть. Если нет, то надо думать, что она совсем очерствела. Я обещала моей дочери написать вам от ее имени несколько слов: Лили просит передать вам, что она все прощает и не презирает вас. Да простит вас Бог, и да возвратите вы себе Его любовь.
