Помню в далёком детстве – коммунистические времена тогда ещё были – родители мои где-то по блату в какой-то организации раздобыли килограмм или два конфет шоколадных в бело-синих хрустящих фантиках (советские были упакованы в бумажно-картонных обёртках – серые, блёклые, будничные). Так как я в семейном кругу славился вороватым характером и любил «сунуть нос» туда, куда не следует, мне сразу официально объявили: «Под страхом смертной казни!..» Конфетки-то были заморские: «Из Прибалтики!» – сказали, что надо приберечь на Новый год, на стол. И всё бы ничего, только совершили большую ошибку: снизошли к моим слабостям и как самому маленькому выдали одну штучку – «на раскус!»
Конфетка оказалась такой потрясающе вкусной, так ласково она плавала у меня за щекой, что после этого я не одну неделю к ряду выслеживал тайник-схрон, куда от меня запрятали эти чудные конфетки. Ну, всё облазил: все шкафы, серванты, тумбочки, перерыл-перещупал всё бельё в комодах, все шубы, плащи, пиджаки – нет нигде! И вот однажды (на беду мою) неловко перевернул одну из коробок на кухне (со специями, макаронами, крупами). И вывалилось оттуда моё греховное счастье!
Ой, Стёпка, Стёпка, знал ведь ты зараза, что бить больно будут за конфетки эти заморские… Но подумал, что одной меньше, одной больше – не заметят! Стянул. Проглотил. О-о! На следующий день не выдержал и стянул ещё одну. Через день ещё две… И пошло – поехало! Когда уже дело далеко зашло и поздно было останавливаться, подумал: «Пропадай, моя душа!»
Вандала Стёпку… можно было уже не останавливать. На Новый год уже всё равно не хватило бы. Раскрыли меня банально, как в плохой детективной истории: выпала однажды из кармана цветастая заморская обёрточка. Время в тот миг для меня как будто остановилось: так медленно и завораживающе падала эта порхающая бело-синяя обёрточка. И у всех на глазах. Обомлели все: где взял?! Само собой – разве настоящий шпион «расколется»? Догадались, кинулись в кухню к коробочкам, а там несколько конфеток только «фигушки кажуть».
Ох, и устроили же мне Новый год посреди лета!.. Долго во мне «аукался» этот «праздник». Особенно, когда садился на стул.
Штормовое? Это небольшое местечко в Крыму, недалеко от Евпатории – конечная цель нашего, моего путешествия. Я, мои родители, дядя с тётей, и двоюродная сестра Галя проделали невероятный путь из г. Апостолово, что на Днепропетровщине, сюда, в Крым, в тесной неудобной «Нивушке» по пыльной дороге, жаре снаружи, духоте внутри салона машины…
Как только раскалённый автомобиль притормозил на краю базы отдыха, я, выдавив коленками дверцу багажника «Нивы» (тесноте салона я предпочёл сравнительно просторное багажное отделение), легко перепрыгнув через крепление прицепа, понесся к манящей прохладою и свежестью бездне синевы. Я нёсся по пляжу, размахивая так и не обутыми сандалиями, оставляя за собой облачко пыли, брызги белоснежного песка, и орал во всю свою четырнадцатилетнюю юношескую глотку: «Ур-ра, море… море!!!»
Толстые загорелые мужики-мажоры, стройные, прекрасные, полуобнаженные женщины, девушки стоящие, сидящие, лежащие по всему периметру пляжа, из-под зонтиков, навесов, шляпок, панамок испуганно-недоуменно-рассерженно по причине сильного шума, крика, поднятой пыли, оборачивались на меня, крикливого и суматошного, и провожали растерянными взглядами. Эффект от зрелища усиливался тем, что за мною следом летела моя сестра Галюня, которая в последние дни подражала мне буквально во всём. Успела ли она заметить очаровывающую синеву моря, широкой полосой разрезающую голубое безоблачное небо и ослепительную песочную белизну земли? Она летела вслед за мной, усмиряя рукой непокорный воздушный подол платья: «Стёпа, Стёпа, подожди меня!»
Юноша-мальчик и красивая с черной, как смоль, косой девушка-подросток неслись по запруженному людскими телами пляжу, внося сумятицу и переполох в это разомлевшее от жары, ленивое, полуподвижное царство млеющей праздности.
На ходу бросив сандалии, я влетел в освежающую солоноватую массу. Не нырнул, а прямо врезался со всего разбега в чернильную синеву – в панаме, футболке и шортах. Подводный мир ласково принял меня в свои объятья и накрыл с головой. Под водой, ощутив потрясающую эйфорию, я развел руки и ноги в стороны, будто бы не море меня поглотило, а я сам хотел невероятным образом впитать его в себя, выпить всё до дна. И уж было раскрыл рот… – я ведь привык к пресным водоёмам – кошмарная солёная горечь заполнила его полость. Поперхнувшись, инстинктивно выдохнул воздух из лёгких и, толкнув дно ногами, вынырнул на поверхность. Волны неспешно накатывали на меня одна за другой, раскачивая моё тело, как поплавок. Они то поднимали меня, то опускали так, что мои ноги касались дна. Я было пустился вплавь, но на поверхности из-за волн плавать было не очень удобно. Мне показалось менее утомительным преодолевать сопротивление моря нырками под волну.
Я заплыл уже далеко. Чайки кричали над моей головой, расправив свои ломаные углом крылья. Небо, чайки и синяя колышущаяся твердь: возможно, таким однажды увидел древний Ной лицо Земли, выглядывая из своего корабля-ковчега. Обернувшись лицом к берегу, среди множества копошащихся людей я с трудом отыскал фигурку моей сестрёнки, исчезающую из моего поля зрения и появляющуюся вновь, как только очередная волна возносила меня на свой гребень. «Трусиха» – она так и не решилась последовать за мной в воду! Приподняв подол платья, Галя одиноко прогуливалась по кромке воды. Почувствовав, что я смотрю на неё, она отчаянно замахала руками, призывая меня скорее на берег. Долго упрашивать себя я не заставил: море утомило меня и с непривычки от солености воды меня начало подташнивать. Обратный путь оказался быстрее и легче. В последний раз нырнув под воду, я был подхвачен настигающей волной и бережно поднесён к ногам моей сестрицы.
Подавая мне сандалии, Галя с укоризною, – как всегда нежною, доброю, – обиженно произнесла:
– Как тебе не стыдно: ты уплыл в море, оставив меня здесь совсем одну!
Мокрый и счастливый, улыбающийся, я приобнял сестру и прошептал ей на ушко:
– Ах, Галюня… ты меня просто не понимаешь сейчас!
