Глава I, из которой мы узнаем, что некоторые почтовые марки умеют разговаривать
В каждой семье есть предметы, которые хранят, как память. Их ещё называют «семейными реликвиями». Детям такие вещи не разрешают брать без спроса. Семейные реликвии передают из поколения в поколение. Представьте себе, какая-нибудь старинная ваза перешла от прадеда его сыну, вашему деду, ваш дед хранил вазу, сдувал с неё пылинки и передал вашему отцу. И теперь она стоит в комнате на самом почетном месте. Играть с ней нельзя: ею можно лишь любоваться. Она ждёт своего часа, чтобы быть переданной по цепочке дальше.
В нашем доме тоже имелась одна реликвия. На книжной полке в шкафу стоял старый альбом коричневой кожи. В альбоме хранились почтовые марки моего деда. Деда я не помнил, потому что он умер до моего рождения. Но альбом остался. Листы давным-давно пожелтели, от обложки пахло стариной и другой квартирой. Запах старых книг мне нравился. На первой странице читалась надпись: «Иллюстрированный альбомъ для марокъ всѣхъ странъ» А чуть ниже «С. – Петербургъ, Изданiе Отто Кирхнеръ».
На каждой новой странице стояло название страны и её герб. Марки в такой альбом следовало вклеивать, поэтому каждая марка сидела подле другой на бумажной ножке, напоминая засушенную разноцветную бабочку. Коллекция у деда оказалась очень большая. Больше всего мне нравилась старинная русская серия с портретами государей-императоров. А ещё там норовили вылезти вперед соседок марки земские и времён гражданской войны. Любил я и английских королев и королей, глядящих вправо, и марки немецких колоний.
Разноцветные кораблики шли, дымя трубами в такие страны, названия которых я не только никогда не встречал на географических картах, но о которых никогда и не слыхал. Пароходы спешили в Германскую Новую Гвинею, в Германскую Юго-Западную Африку и в Германскую Восточную Африку. Самой загадочной в этой серии по праву считалась германская марка колонии Цзяо-Чжоу.
Ещё в альбоме имелись вставные страницы. На вставных страницах сидели советские марки. Например, портреты маршалов Советского Союза.
Родители разрешали брать коллекцию и рассматривать её. Не разрешалось снимать марки с ножек и уносить из дому или обменивать на другие. Да мне никогда и не хотелось! Такая ценность, я боялся дышать на них, а уж снимать – такое мне и в голову не могло прийти. Хотя вообще-то обмениваться марками со своими школьными товарищами я любил. Но все они знали, что коллекция деда не подлежит обмену. Зато пополнять дедову коллекцию мне разрешалось. Только где было взять такие старинные марки? Поэтому скоро я стал собирать свой собственный альбом.
Я набрал целую страницу с изображением нынешней английской королевы Елизаветы. Все эти марки имели разные цвета и разное достоинство. Но, как и на марках деда, мои королевы глядели строго и холодно. Изображалась королева только в профиль и всегда поворачивала голову вправо. Правда, у меня имелась канадская марка голубого цвета. Там совсем ещё молодая Елизавета смотрела на меня прямо и лицо Елизаветы казалось самым очаровательным и милым из всех, какие я встречал у женщин.
В моей собственной коллекции имелся один предмет гордости: марка Британских Виргинских островов. Её я выменял в школе. На красном фоне стояла женщина в белых брюках и широкой шляпе. А рядом красовалась надпись: Мэри Рид. Когда я заполучил Мэри Рид, я и понятия не имел, кого я себе взял в дом.
Однажды папа увидел мои приобретения и объявил:
– Я куплю тебе филателистический справочник, пинцет и увеличительное стекло.
– Зачем мне пинцет и стекло? – не понял я.
– Как зачем? Все филателисты, то есть люди, собирающие марки, смотрят на них через лупу.
– Да я и так их вижу! – удивился я. – Я и очков не ношу.
– Нет, – ответил папа. – Ты, может быть, думаешь, что всё видишь. А под увеличительным стеклом ты заметишь такое, чего раньше не видел. Марки с тобой заговорят. Ведь это целый нарисованный мир. А разве и наш мир не нарисовал когда-то Великий Художник?
Справочник папа найти не сумел, а купил «Настольную книгу филателиста» Так у меня появилась книжка, в которую я любил заглядывать. И как раз там я прочёл о Мэри Рид. О том, что она была удивительной и жестокой женщиной-пиратом, наводившей ужас на английских капитанов торгового флота.
Заполучив «Настольную книгу», я просмотрел все свои марки до единой через увеличительное стекло, увидел оборванные зубцы и потёртости, следы разрывов и клея. Марки под увеличительным стеклом выглядели старше. Не знаю, стоило ли их рассматривать через лупу.
– Пока что марки со мной не заговорили, – пожаловался я папе.
– Быть может, ты не так на них смотришь? – пожал плечами отец и ушёл к себе
С тех пор прошло много лет. Я уже давно вырос, альбом по праву перешёл ко мне на хранение. Я не просто его Хранитель. Передо мною – Книга Судеб, а я – этих судеб вершитель и одновременно Автор. Все времена и эпохи – в моей власти. У меня переплетаются заново характеры и складывается по-иному прошедшее. Самыми лучшими и верными друзьями в моём альбоме всегда были Алексей Максимович Горький и Александр Степанович Попов.
В один прекрасный вечер, когда я остался один дома, я вспомнил слова отца. Неужели я чего-то тогда не заметил, не так смотрел на свои марки? За окном шёл снег. Снежинки пролетали мимо окошка моего подвальчика, кружились возле фонаря густым облаком.
Сам не знаю зачем, я открыл старый альбом на той странице, с которой смотрели на меня советские маршалы. Мне показалось, что я слышу отдалённый разговор. Быть может, это радио работало у соседей в комнате? Или я, наконец, спустя столько лет после того разговора с отцом обрёл способность слышать голоса, идущие со страниц? Голоса тихие, похожие на шорох. Я стал вслушиваться и наклонился совсем низко. «Мне, наверное, стоит взять лупу», – подумал я в тот момент, но взять её не успел.
Вот перед моими глазами набор из четырёх марок «20 лет со дня смерти Тимирязева», а рядом – академик Павлов.
Без всякого увеличительного стекла было ясно, что марки переговаривались между собой. Вскоре Автор увидел, что они не просто переговариваются. Они ожили. Страницы старого альбома стали ближе. Это напоминало кино. Обстановка квартиры исчезла, вместо этого открылся ход в некую лабораторию.
Там, в комнатке, заставленной электрическими лампами и странного вида устройствами со спиралями, сидели за столом двое. Они неторопливо беседовали. Я узнал говорящих. Один из них был человек высокого роста, с пышными усами. Говорил он густым басом, окая. Звали его Алексеем Максимовичем Горьким. Горький сидел за столом. В руке у него дымилась папироса.
