Входная дверь, чиркнув о порог, закрылась, погружая подъезд в полумрак. Шаг, и под ногами приветственно хлюпнула половая тряпка. Похоже, что сегодняшним утром проводили уборку, стоял стойкий запах бассейна и водорослей, а у стены примостилось жестяное ведро, с воткнутой в него одинокой шваброй.
Лифт, следуя примеру светильников, отказывался работать, не откликаясь на стук пальцев по вдавленной в щиток кнопке вызова.
– Что тут такого? Только лишь тяжелый чемодан, а так можно и пойти пешком. И вот колесики чемодана отсчитывают каждый шаг, словно часики, стукаясь о ступеньки и отмечая шуршанием лестничные пролеты.
На последнем этаже меня уже встречал дед в образе небритого бездомного, в шлепанцах на босу ногу, пижамных штанах и истертой до дыр майке. Финальным штрихом была зависть половой тряпки – об майку и штаны столько раз уже вытирали кисти, что они были похожи на абстрактную живопись. Такой облик свидетельствовал о бурной работе деда в мастерской. Волосы, всегда ярко белоснежные, сейчас были отмечены случайным мазком синей краски на левом виске. На позеленевшем от недельной щетины лице, при виде меня, заблестела яркая улыбка во весь рот, в зубах которого он стискивал тлеющий бычок сигареты.
– Ti salute carо bambino!
– Здравствуй дед!
– Caro nipote, я очень рад тебя видеть, проходи, я сейчас переоденусь, и можно будет пойти пить чай.
– Не стоит, можешь продолжать свою работу, мне только надо с дороги привести себя в нормальный вид, и я к тебе сразу же присоединюсь.
В месте, где работают художники или механики, в воздухе витают родные обоим запахи, по которым окружающие люди могут сориентироваться и точно сказать, что здесь работает именно он, художник или механик. Так в мастерской, заставленной подрамниками и холстами, стоял твердый запах масла и растворителей, к которому примешивались тяжелые нотки сигаретного дыма, исходящие от повисшего пеленой под потолком голубоватого облачка.
Солнце незаметно и неизбежно стремилось покинуть мастерскую, и, обняв на прощанье стоящий у окна фикус, оно все же скрылось за стенами домов. Так, за неспешным общением, мы просидели до поздней ночи, пока дед, скрупулёзно прописывал холст с портретом девушки в ярко красном шарфе.
Ранним утром следующего дня, по опавшим листьям двора прошелестело желтое такси. Лифт до сих пор не работал, и, подхватив под руку деда, мы медленно плыли вниз по лестнице в чернеющий открытый рот подъезда. Если бы вдруг кто-нибудь вышел нам на встречу, то он, вряд ли бы различил в этой темноте два силуэта, облаченные в черные одежды.
Всю дорогу, пока мы петляли по перекресткам просыпающегося города, выезжая на его окраину мимо мирно идущих на работу жителей, в машине стояла тишина, нарушаемая лишь сочувственным взглядом водителя, глаза которого, прикрытые козырьком фуражки, отражались в зеркале. Когда машина пронеслась мимо древнего дуба, раскинувшего над дорогой свои ветви, в окне начали появляться очертания приближающегося кладбища.
– Давненько это было… Целую жизнь тому назад! Как мне маменька тогда рассказывала?
Вопрос этот явно был адресован в воздух, и то, что она хотела рассказать, я уже очень хорошо знал, но, не мешая Марте собраться с мыслями, я улыбнулся ей в ответ и она продолжила…
– А, вот, вспомнила!
Она мяла фантик от конфеты, складывая из него оригами, и начала рассказывать, периодически прерываясь и потягивая из чашки уже остывший травяной отвар.
Рождение
На вязаных креслах в зарослях цветущего шиповника сидят трое мужчин, и ведут о чем-то оживленную беседу, их хорошо слышно через распахнутые двери веранды, но собравшееся там семейство не обращает на их разговоры особого внимания, все сейчас волнуются и ждут.
Из сеней выходит важный доктор, наступает тишина, и взгляды собравшихся в ожидании людей устремляются к нему.
– Девочка!
Одно это слово, словно катализатор, возбуждает в собравшихся радостные возгласы, старухи охают, женщины щебечут, мужчины жмут друг другу руки, поздравляют и хлопают по плечу застывшего в смешанных чувствах отца, раскрасневшееся лицо которого освещает в этот момент яркая улыбка.
Гости, званные и незванные.
Вся семья жила в одном большом доме с мансардой, который приобрел у разорившегося промышленника дедушка Марты. В мансарде жил он со своей женой, на первом этаже жила Марта с мамой и папой.
Стены дома тогда слышали много смеха, и впитывали в свои бирюзовые обои голоса оперных певцов и звуки фортепиано, пламенные стихи на вечерах поэзии и общение писателей. Многие бедствующие художники, оставаясь подолгу гостить, вносили свой вклад в обстановку интерьера, завешивая его картинами.
Когда кто-то приезжает, Марта старается, чмокнув мамочку, поскорее убежать играть на улицу с подругами, а мама говорит:
– Посиди Марта, послушай, больше нигде не услышишь того, что говорит тот или иной пожилой господин.
Но у Марты не было времени на долгие и скучные разговоры взрослых, и она все же незаметно убегала играть во двор.
Последние несколько лет в отдельной комнате на первом этаже живет мамин брат, он летчик и иногда вечерами после ужина, пока мама укладывает Марту спать, рассказывает истории о далекой Франции, о долгих часах, проведенных в самолете, пока тот летит к линии горизонта, отделяющей цветные ковры полей и лесов от бескрайнего неба. Рассказывает, какая радость наступает, когда идешь на посадку, и постепенно начинают прорисовываться очертания деревьев и домов, появляется взлетная полоса и видны радостные люди, которые встречают самолет, махая над головой шапками и платками.
